Фив' и о покорении города, которое, наконец, удалось сыновьям этих героев. Если эти поэмы и не могли соперничать с „Илиадой' и „Одиссеей', то они во всяком случае имели глубокое влияние на развитие пластических искусств и драматической поэзии.
Вся эта масса поэм распространялась анонимно, без имен авторов. Да и могло ли быть иначе в эпоху, когда еще не существовало письменной литературы? Эти песни пелись певцами под аккомпанемент арф: в зале, во время торжественного пиршества, — для князей, и под открытым небом, на рынке, — для народа. Часто певцом был сам поэт, как например, Фемий или Демодок у Гомера; а если он им и не был, разве кто-нибудь спрашивал об этом? Даже на высоте своего культурного развития греки очень мало уважали литературную собственность; что же могло помешать певцу в то отдаленное время присвоить себе и публично петь песнь, имевшую успех? Жажда публики слышать каждый раз что-нибудь новое еще способствовала тому, что песни лишь редко оставались без изменения более или менее продолжительное время, по крайней мере до тех пор, пока еще бил ключом живой родник эпического творчества.
Когда впоследствии проснулось желание узнать, кто был автором упомянутых эпопей, то ответом на этот вопрос затруднялись так же мало, как и ответом на вопрос об основателе какого-нибудь города или об авторе древних законов. Поэмы троянского и фиванского цикла сказаний сочинил Гомер, герой-эпоним фамилии певцов Гомеридов, родиной которых был остров Хиос, откуда они, впрочем, рассеялись по другим ионийским городам, благодаря чему и последние считали себя родиной Гомера. Весьма вероятно, что эта фамилия играла особенно выдающуюся роль в развитии эпической героической песни и что „Илиада' и „Одиссея' обязаны ей своим возникновением и дальнейшею обработкой. В этом смысле и мы можем сказать, что обе великие эпопеи — и не только их ядро — принадлежат Гомеру.
С пробуждением науки, в V веке, стали возникать сомнения, действительно ли Гомер был автором всей массы эпопей, которые циркулировали под его именем и которые были так различны по форме и содержанию. Геродот старается доказать, что „Кипрские сказания' не могли быть сочинены Гомером, и выражает сомнение в подлинности „Эпигонов' В течение IV столетия этот взгляд стал всеобщим; отныне только „Илиада' и „Одиссея' считались произведениями Гомера, — для всех остальных эпических стихотворений его авторство отрицалось. Чтобы заполнить освободившееся место, найдены были другие имена: какой-то Стасин был будто бы автором „Кипрских сказаний', Арктин сочинил „Эфиопиду', Лесх — „Малую Илиаду' и т.д. Характерно, что все эти поэты были лишь теперь открыты, между тем как Геродот по крайней мере о Стасине еще ничего не знает.
Во всяком случае не подлежит сомнению, что героический эпос получил свое развитие в Малой Азии. Возможно, что о похищении Елены, о гневе Ахилла, о странствованиях Одиссея пели еще на родине, до переселения; но группировка всех этих мифов вокруг войны с Троей могла произойти лишь на азиатской почве. В этом выражается воспоминание о продолжительной борьбе, которую пришлось вести греческим поселенцам с коренными жителями страны из-за обладания берегом[74] К тому же поэты отлично знакомы с Троадой. Они знают множество местных имен; они изображают Скамандр и орошаемую им равнину совершенно такими, какими мы видим их еще в настоящее время; они не забывают даже обратить внимание на многочисленные курганы, которые так характерны для этой местности. Картина прибрежья Геллеспонта, как оно изображено во введении к XIII песне, могла быть нарисована только очевидцем или по рассказу такового. А что в том месте, которое в продолжение всей древности было известно под именем Илиона, в доисторическое время действительно существовал выдающийся культурный центр, — это, как известно, неопровержимо доказано раскопками последних лет.
Далее, язык эпоса не оставляет ни малейшего сомнения в том, что последний в дошедшем до нас виде возник в Ионии, что, кроме того, подтверждается некоторыми намеками местного характера. Это не исключает возможности, что в сочинении позднейших частей „Одиссеи' и эпопей цикла принимали участие также поэты из других областей Греции, — как, с другой стороны, сказания, составляющие содержание „Илиады', может быть, отчасти были занесены к ионийцам с соседнего Лесбоса, который лежит так близко к Трое.
Точное определение времени возникновения эпопей так же мало возможно, как и вообще подобные определения в области древнейшей греческой истории; доисторическая эпоха допускает лишь относительную хронологию. „Илиада' в общем древнее „Одиссеи', которая заимствовала у нее множество формул и целых стихов, да и вообще в целом отражает более высокую степень культурного развития. Эпи ческий цикл троянских сказаний также, как мы видели, уже предполагает существование нашей „Илиады' Поэты VII века, например, Архилох и Тиртей, были уже знакомы, по крайней мере, с большою частью „Илиады' и „Одиссеи'; следовательно, ядро обеих эпопей должно было возникнуть никак не позже VIII века. Но возможно, что оно восходит и к более раннему времени, и даже вероятно, что древнейшие песни „Илиады' принадлежат еще IX веку. С другой стороны, конец „Одиссеи' указывает уже на существование правильных торговых сношений с Сицилией, которые могли развиться лишь с началом греческой колонизации острова; следовательно, это произведение едва ли было закончено ранее VII века. А отдельные отрывки, как, например, орфийская интерполяция в „Некии', относятся, может быть, еще к более позднему времени. В VII столетии — во всяком случае, не позже конца его — был сочинен и „Список кораблей' в 'Илиаде', потому что между фокейскими городами он упоминает „священную Крису', которая была разрушена около 590 г. Когда были впервые записаны эпические песни, мы не знаем; но так как до IV века они сохранялись главным образом путем устной передачи, то они не могли избежать мно гочисленных мелких изменений, которые затем попали отчасти и в писаные экземпляры. Только александрийские филологи восстановили текст в том виде, как мы в общем читаем его еще теперь.
ГЛАВА V. Традиционная история греческой древности
Певцы эпоса, как и их слушатели, не имели еще никакого представления о том, какая пропасть отделяет историю от мифа. Троянская война, поход „семи против Фив', странствования Одиссея и Менелая представлялись им историческою действительностью, и они так же твердо верили, что Ахилл, Диомед, Агамемнон и все прочие герои некогда действительно жили, как швейцарский народ до недавнего времени верил в своего Телля или Винкельрида. Вообще до IV века едва ли кто-нибудь в Греции решался отнестись скептически к этим преданиям. Даже такой критический ум, как Фукидид, еще совершенно находится под влиянием эпического предания — до того, что он производит статистическое исследование относительно величины армии Агамемнона и старается выяснить вопрос, каким образом могли быть прокормлены подобные массы в продолжение десятилетней осады Трои.
Но изображаемый в эпосе мир принадлежал неизмеримо далекому прошлому. Люди были в то время гораздо сильнее, чем „живущие теперь'; боги еще спускались на землю и не гнушались рождать сыновей от смертных женщин. Настоящее и то, что знали из устных преданий о недалеком прошлом, теряло всякий интерес в сравнении с этой великой стариной; и если эпос иногда обращался к историческим воспоминаниям, он переносил события в героическое время и тесно сливал их с мифом. Каким образом настоящее развилось из героической эпохи, — этим вопросом поэты и их современники еще не задавались.
Наступило, однако, время, когда этот вопрос был поставлен. Теперь захотели узнать, почему Греция в историческое время была так мало похожа на ту, какой она изображена у Гомера, — почему, например, Гомеру еще неизвестна Фессалия, почему он населяет Арголиду ахейцами, а не дорийцами, почему у него в Аргосе и Спарте царствуют потомки Пелопса, а не Геракла. В этих вопросах сказывается первое пробуждение исторического интереса.
Но в вопросе заключался уже и ответ. Ясно было, что после Троянской войны большая часть греческих племен покинула свои старые места и что Эллада со времени этой войны стала ареной настоящего переселения народов. Однако на одном этом факте не могли успокоиться. Хотели знать также и причину переселений, и ближайшие обстоятельства, сопровождавшие их. Народу, одаренному такой живой сооб разительностью, нетрудно было ответить на это.
Уже бесцветность всех подобных рассказов достаточно доказывает, что мы имеем здесь дело с простым умозаключением, а не с истинным народным сказанием. Например, о переселении фессалийцев в долину
