Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии

на­пасть на Пелопоннес, если бы Спарта стала настаивать на продолжении войны.

Тем временем фиванцы беспрепятственно распростра­няли свое владычество в Беотии, так как спартанские гарни­зоны были, ввиду заключения мира, отозваны, и демократы всюду агитировали в пользу присоединения к Фивам. Платея была разрушена, Феспии покорены; только Орхомен сохра­нял еще свою независимость. Беотийский союз, существо­вавший до Анталкидова мира, был теперь восстановлен, в общем на прежних началах, только с более строгой центра­лизацией и на демократической основе. Мало того, фиванцы чувствовали себя даже достаточно сильными, чтобы перейти к наступательным действиям против Фокиды. Теперь, нако­нец, спартанцы решились снова отправить в поход царя Клеомброта во главе двух третей спартанского ополчения и не­скольких союзных полков, всего около 10 тыс. гоплитов. Появление этой армии в Фокиде заставило фиванцев вер­нуться в Беотию, где они в ожидании неприятеля заняли крепкую позицию на границе страны.

Спартанцы еще раньше послали Анталкида к сузскому двору с просьбой о посредничестве для прекращения войны. Действительно, весною 372 г. прибыло в Грецию персидское посольство. По его настоянию в следующем году собрался в Спарте конгресс из делегатов всех воюющих держав; маке­донский царь Аминта III и Дионисий Сиракузский также прислали своих представителей. Соглашение между Афина­ми и Спартой не представляло трудностей; обе державы лишь поневоле снова взялись за оружие, и Афины требовали теперь только того, что им было предоставлено уже послед­ним договором. Спарта не могла отказать им в этом, тем бо­лее что Афины сохранили свои владения в целости и их флот безусловно господствовал на море. Таким образом, мир заключен был в общем на тех же условиях, как и три года назад; только пункт, касавшийся автономии, был еще силь­нее подчеркнут и прямо сказано, что ни один город не может быть принужден против своего желания поставлять контин­гент в армию руководящего государства. Категорически признаны были старые права Афин на Амфиполь и фракий­ский Херсонес, никто не протестовал против существования, основанного на автономии участников Аттического морско­го союза, что было равносильно безмолвному признанию его; Спарте позволено было подтвердить мир клятвою как от своего имени, так и от имени ее союзников, чем признана была ее гегемония в Пелопоннесе. На этих условиях 14 скирофориона, в середине лета 371 г., представители всех уча­ ствовавших в конгрессе держав клятвенно подтвердили мир.

Но уже на следующий день возникли разногласия по поводу толкования мирного договора. Дело в том, что Фивы формально все еще состояли членом Афинского морского союза, хотя они уже несколько лет не делали взносов на со­держание союзного флота; поэтому в акте о мире „фиванцы' были названы в числе афинских союзников, совершенно так же, как и в мирном договоре, заключенном три года назад. Между тем с тех пор Фивы подчинили себе почти всю Бео­тию, и их послы подписали мирную грамоту в предположе­ нии, что Фиванское государство признается в его настоящем объеме. Агесилай же понимал дело совершенно иначе; он толковал договор буквально и утверждал, что пункт, касаю­щийся автономии, распространяется также и на подвластные Фивам беотийские города. Против такого толкования фор­мально ничего нельзя было возразить; поэтому беотарх Эпаминонд, стоявший во главе фиванского посольства, потребо­вал, чтобы акт был изменен и чтобы слово „фиванцы' было заменено словом „беотийцы'. Разумеется, это требование ни в ком не встретило поддержки. Афины добились всего, на что они, рассуждая здраво, могли рассчитывать; они не име­ли никакой охоты своими руками загребать жар для Фив, особенно теперь, после разрушения Платеи, которым Фивы доказали, как мало они дорожат добрым расположением Афин. Да и вообще ни одна рука не поднялась в защиту фиванских требований, которые к тому же стояли в резком противоречии с постановлениями Анталкидова мира и уже три года назад не встретили никакого сочувствия. А так как Эпаминонд настаивал на своем требовании, то фиванцы бы­ли исключены из числа держав, на которые распространялся мирный договор.

Эпаминонд умышленно довел дело до крайности, вме­сто того чтобы уступить, как сделал 15 лет назад Исмений при таких же обстоятельствах. Пелопоннесский союз Спар­ты уже не обладал теперь прежней прочностью и силой; ста­тья об автономии и здесь оказала свое разлагающее влияние, и если второстепенные государства еще не решались оказы­вать открытое сопротивление спартанской гегемонии, то многие из них уже очень неохотно поставляли свои полки в союзную армию. В Афинах также существовала еще боль­шая партия, которая и слышать не хотела о соглашении со Спартой; это были люди, державшиеся того убеждения, ко­торое однажды метко выразил Филократ, сказав, „что только в одном случае можно помириться со спартанцами, именно когда они лишены будут силы вредить'. А главное, Беотия имела теперь надежную опору в новой великой державе, ко­торая в течение последних лет образовалась к северу от Фермопил.

Еще Ликофрону, тирану Фер, только вмешательство со­седних государств — сначала Македонии, затем Беотии — помешало распространить свое владычество на всю Фесса­лию. Его зятю Ясону, который наследовал его престол, уда­лось осуществить планы своего предшественника, пока Спарта была занята Беотийской войной. Около 372 г. почти вся страна, за исключением Фарсала, находилась в руках Ясона; да и этот город подчинился, после того как Спарта ответила отказом на его просьбу о помощи. Ясон избран был тагосом (тагаи) Фессалии, и этим положен конец междо­усобным войнам, которые так долго истощали силы богатой страны. Объединенная Фессалия теперь сразу вступила в число первоклассных греческих держав. Дело в том, что ни одно государство Эллады не имело такой многочисленной и отличной конницы, как Фессалия; а некоторые недостатки фессалийской пехоты Ясон возместил созданием отборного отряда наемников в 6000 человек. Далее, богатые финансо­вые средства страны и ее густое население дали Ясону воз­можность приступить к постройке большого флота. С таки­ми силами можно было, казалось, всего достигнуть; Ясон лелеял те же планы, которые позднее осуществил Филипп; он мечтал добиться гегемонии в Греции и повести объеди­ненный народ против персов.

Главным препятствием для осуществления этих планов было могущество Спарты; поэтому Ясон уже несколько лет назад вступил в союз с Фивами. Последние нашли в лице Ясона гораздо более надежную опору, чем та, какую до сих пор представлял для них союз с Афинами; именно опираясь на него, Эпаминонд мог безбоязненно отвергнуть требова­ния Спарты. А Спарта считала себя достаточно сильною для того, чтобы принудить Фивы к принятию мира; поэтому ца­рю Клеомброту тотчас дано было приказание вести свое войско из Фокиды в Беотию. Царь очень искусно справился со своей задачей. В то время как фиванцы ожидали непри­ятельского нападения на большой военной дороге, ведущей через долину Кефиса к Копаидскому озеру, Клеомброт по крутым горным тропинкам перешел Геликон и через Фисбу достиг Кревсиса у Коринфского залива; он приступом взял крепость и при этом захватил в плен эскадру из 12 триер, стоявшую здесь в гавани. Обеспечив себе, таким образом, сообщение с Пелопоннесом, спартанское войско двинулось к северу, на Фивы, и беспрепятственно достигло Левктр, на­ходившихся в 11 километрах от неприятельской столицы. Здесь оно наконец встретило беотийцев, которые со своими 6 тыс. солдат были, правда, гораздо слабее 10-тысячной пе­лопоннесской армии; но у них не было другого выхода, как решиться на сражение, потому что отступление к Фивам по­влекло бы за собою отпадение мелких городов и вместе с тем потерю всего того, что было приобретено ценою столь продолжительной борьбы.

К счастью для Фив, на этот раз во главе войска стоял именно такой человек, какой был теперь нужен. В числе беотархов, командовавших армией, находился Эпаминонд, сын Полимния, тот самый, который в качестве депутата от Фив участвовал в Спартанском конгрессе. Семья, из которой он происходил, была небогата, но вела свой род от тех воинов, которые, по преданию, некогда выросли из драконовых зу­бов, посеянных Кадмом на фиванском поле. Он долго дер­жался в стороне от политики и посвящал свое время пре­имущественно изучению философии, которую преподавал ему пифагореец Лисис из Тарента. К демократии он не чув­ствовал особенного расположения; он спокойно жил в Фивах при олигархическом строе и не принимал никакого участия в заговоре, который привел к свержению олигархии; поэтому радикальным демагогам он всегда казался подозрительным. Но когда наступил критический момент, он, не теряя ни ми­нуты, встал в ряды защитников родного города. При штурме Кадмеи он был одним из первых; а война со Спартой дала ему возможность вполне проявить свой военный гений. Та­ким образом, он, уже сорока лет от роду, достиг, наконец, высшей должности в государстве, которую и занимал как раз теперь, в решительную минуту фиванской истории.

Клеомброт, конечно, с радостью принял сражение, предложенное ему врагом. Но Эпаминонд уравновесил чис­ленное превосходство неприятеля тем, что главные свои си­лы сосредоточил на левом крыле, напротив спартанцев, а правое крыло поставил против пелопоннесских союзников. Построенные колонной в 50 щитов глубиною, фиванские гоплиты ринулись на врага, и против натиска этой могучей