энкавстическая техника. Первым выдающимся мастером восковой живописи был ученик Памфила Павсий из Сикиона, славившийся преимущественно своими картинами из детской жизни и изображениями цветов; наибольшей известностью пользовалась его „Веночница', по преданию — портрет его возлюбленной Гликеры. Большие картины на досках он редко писал, но и здесь достигал блестящих эффектов в области колорита.
Но всех своих современников затмил Апеллес из Колофона, наиболее прославленный живописец всей древности. Первоначальное художественное образование он получил на своей ионийской родине; затем, будучи уже известным художником, он отправился в Сикион, чтобы здесь под руководством Памфила закончить свое образование. Отсюда он был приглашен царем Филиппом в Пеллу. Позднее он пользовался большим благоволением со стороны Александра; когда последний освободил Ионию от персидского владычества, Апеллес вернулся туда и поселился в Эфесе, где и создал свои знаменитейшие произведения. В виртуозности техники он не имел соперников; в красоте композиции некоторые живописцы превосходили его, как он сам охотно признавал, но что возвышало его над всеми художниками, это — несравненная грация, которою дышали все его создания. Его лучшим произведением, вызывавшим безграничное удивление в современниках и потомстве, было изображение выходящей из моря Афродиты, которое он написал для храма Асклепия в Косе, — достойная пара Афродите Книдской Праксителя:
Апеллес видел, как любви богиня Из недр морских всплыла, еще кругом Сребристою окутанная пеной, И в блеске красоты изобразил, Иль нет, — живую нам ее представил. Все дивно в ней. Струей морскую влагу Из тяжких кос богиня выжимает, И взор ее горит огнем желанья. И страсть волнует девственную грудь. Владычица небес и ты, Афина, Ваш голос слышу: „Мы сдаемся, Зевс'.
Впрочем, знатоки ставили еще выше картину, изображавшую Артемиду в кругу ее нимф, где Апеллес, по преданию, превзошел знаменитое изображение Гомера. Но наибольшего совершенства он достиг в портретной живописи; особенно он много раз изобразил Александра Великого. Ни один из современных ему и из позднейших художников не превзошел его в этой области и даже не сравнился с ним.
Художественная живопись должна была, разумеется, повлиять и на промышленную отрасль этого искусства — живопись на вазах. Сосуды с красными фигурами на черном фоне, которые массами изготовлялись в Афинах и вывозились в V веке, уже не соответствовали вкусу нового времени, и фабрикация их со времени Пелопоннесской войны начала быстро клониться к упадку. Взамен их теперь начинают выделывать т.н. „лекифы', длинные сосуды с тонким горлышком из белой глины, с разноцветными изображениями, — без сравнения, самое красивое, что было создано греками в области живописи на вазах. Эти сосуды обыкновенно клали в гроб мертвым, употреблялись они только в Аттике и соседних странах, как, например, Эвбее и вывозились лишь в малом количестве. Дело в том, что Нижняя Италия, представлявшая до сих пор главный рынок для сбыта аттических ваз, начала теперь освобождаться от этой зависимости. Здесь также обнаруживается стремление к многоцветности; правда, художники удержали черный фон, на котором фигуры выделяются своим бледно-красным цветом глины, но старались усилить эффект изображений посредством прибавления других красок, белой, темно-красной или желтой. Притом, эти сосуды часто были громадных размеров и украшавшие их изображения заключали в себе множество фигур, хотя по изяществу далеко уступали изображениям на аттических вазах. Это производство также служило преимущественно культу мертвых; его сосредоточием был Тарент. Но высшего своего расцвета оно достигло лишь в эпоху после Александра.
Более успешно развивались другие виды художественной промышленности и мелкие отрасли искусства. Гравировка на бронзе достигла большого совершенства; греческие изделия этого рода послужили образцом для этрусских зеркал и латинских бронзовых ящичков, которых так много найдено в могилах Средней Италии. Золотые изделия, сохранившиеся особенно в греческих и скифских могилах юж ной России, дают нам понятие о той высокой ступени, какой достигла эта отрасль художественной промышленности в
IV веке. Глиптика этого периода может претендовать на название искусства, хотя мы еще не можем составить себе ясного представления о ходе ее развития; из видных ее представителей назовем Пирготела, единственного художника, которому, по преданию, Александр позволил вырезать свой портрет на геммах. Гораздо больше сведений мы имеем об успехах монетной чеканки, так близко соприкасающейся с искусством резьбы по камню. В этой области первое место занимают Кимон и Эвайнет, работавшие в Сицилии в конце
V и начале IV века. Изготовленные ими штемпеля для сиракузских декадрахм представляют собою высшие образцы, какие когда-либо были созданы в этой области. В греческой метрополии чеканка не достигла такого совершенства, и уже во второй половине IV столетия во всем греческом мире начинают обнаруживаться в этой отрасли художественной деятельности первые признаки упадка.
Подведем итоги развитию греческого искусства за этот период. Куда бы мы ни взглянули, в художественной деятельности этого времени господствуют стремление к реализму и борьба против всяких уз условности. Эта борьба начинается еще в эпоху Перикла в области трагедии и музыки вообще, в лице Еврипида и великих дифирамбиков; вскоре затем она охватывает все другие отрасли искусства, и повсюду старое уступает место новому. Можно спорить об абсолютной ценности новых идеалов, можно ставить Софокла выше Еврипида, Ласоса и Пиндара выше Фриниса и Тимофея, Полигнота выше Апеллеса, Фидия выше Праксителя; но именно нам, в чей век реализм снова сделался лозунгом искусства, менее всего подобает осуждать это новое направление. Ибо в конце концов и в искусстве — и здесь даже более, чем в других областях, — „человек есть мера всех вещей'; и кто судит беспристрастно, тот не может отрицать, что в общем художественные произведения IV века вполне выдерживают сравнение с памятниками предшествующего периода.
И все-таки искусство уже не являлось теперь, как еще в эпоху Перикла, центром всех духовных интересов. Семя, брошенное великими софистами, теперь созрело; все в большем числе лучшие таланты отдавались молодой науке, и на ней главным образом покоится значение IV века для всемирно- исторического развития.
ГЛАВА ?. Расцвет греческой науки
В эпоху Пелопоннесской войны наука пережила кризис, грозивший гибелью всему, что было достигнуто ранее. Ибо как ни был велик контраст между миросозерцанием Сократа и миросозерцанием великих софистов, — в одном пункте они сходились: в скептицизме относительно возможности истинного познания природы. Вследствие этого греческая философия на время совершенно отвернулась от изучения природы, и на первый план выступила этика. Даже школа Демокрита, величайшего естествоиспытателя древности, не избегла влияния этих идей. И в нее после смерти ее основателя все более стали проникать гносеологические сомнения; Метродор Хиосский, самый знаменитый из учеников Демокрита, вообще отрицал возможность всякого истинного познания и, следовательно, мог признавать атомистическую теорию, которую он, правда, удержал лишь правдоподобной гипотезой. Ученик Метродора, Анаксарх, занимался уже преимущественно исследованиями в области этики; в лице его ученика, Пиррона из Элиды, учение Демокрита слилось со скепсисом.
В сократовской школе этика с самого начала стояла на первом плане. Но основанная на теологии этика, разработку которой начал Сократ и продолжал Платон, не могла удовлетворять тех, для кого научное мышление было потребностью. Ввиду этого некоторые из даровитейших учеников Сократа отказались от доктрины своего учителя и сделали попытку основать автономную этику, к чему уже до них стремились Протагор и Демокрит. Таково учение Аристиппа из Кирены. Так как объективное познание невозможно и истинны одни лишь наши ощущения, то благо, говорил он, может заключаться только в приятных ощущениях, т.е. в наслаждении. Следовательно, наилучшим для нас является то, что доставляет нам наиболее сильное наслаждение; поэтому Аристипп ставит телесное наслаждение выше духовного. Но полное наслаждение невозможно без благоразумия; мы
должны быть всегда готовы в случае надобности отказаться от наслаждения и должны стоять выше наших страстей. „Я владею наслаждением, а не оно владеет мною', — сказал однажды, по преданию, Аристипп. Именно в этом он видит добродетель мудреца; таким образом, Аристипп все-таки пришел к
