было видно!
Он обнял ее за плечи, а она повернулась так, чтобы заслонить наручники. Они словно срослись друг с другом на фоне моря. Круги под глазами – след первой брачной ночи. Неуверенно, будто выполняя непреложный ритуал, фотограф попросил их улыбнуться.
В последний раз я видел ее с якорной стоянки, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. Мы поднялись на баркас. А она застыла там, на причале, одинокая, рядом с причальной тумбой. И ветер теребил длинные рыжие пряди.
Он стоял на баркасе в полный рост и не отрывал глаз от жены. А я, совсем пав духом, в состоянии, близком к отчаянию, сидел на корме. Должно быть, я единственный галисиец, не переносящий морских путешествий.
Когда мы достигли Сан-Симона, доктор бодро спрыгнул на причал. Сержант расписался в бумагах и вручил их конвоирам.
Прежде чем уйти, доктор Да Барка повернулся ко мне. Мы посмотрели друг другу в глаза.
Он сказал:
У тебя нет никакого туберкулеза. Это сердце.
Вон те женщины на берегу, принялся объяснять лодочник, когда они плыли обратно, это никакие не прачки. Это жены арестантов. Они пересылают мужьям еду в корзинках – в таких корзинках здесь носят младенцев.
20
Они – лучшее, что было у меня в жизни. Эрбаль схватил плотницкий карандаш и нарисовал крест на белом газетном поле, две жирные черты, словно вырезанные на каменной плите.
Мария да Виситасау прочла имя покойного: Даниэль Да Барка. Внизу имя его жены: Мариса Мальо, следом – сын, дочь и длинная череда внуков. В самом начале, с правой стороны, в качестве эпитафии – стихотворение Антеро де Кентала [27]. Мария да Виситасау медленно прочла его с заметным креольским акцентом:
Эрбаль, ты мне испортишь девочку, не забивай ей голову этой твоей литературой!
Манила, которая только что спустилась со второго этажа, наливала себе кофе у стойки. Сегодня она вроде бы пребывала в добром расположении духа.
Я знала только одного человека, который помнил стихи наизусть. Он был священником! И, помнится, читал что-то очень красивое – про дроздов и про любовь.
Ты – и поэт-священник? – осклабился Эрбаль. Славная парочка, да, славная.
Милейший человек. Настоящий кабальеро, не чета прочим типам в сутанах. Звали его доном Фаус-тино. А еще он полагал, что Бог должен быть женщиной. Когда этот священник надевал мирское платье, чтобы погулять и покутить вволю, он обычно приговаривал: Теперь Господу нипочем меня не узнать! Дон Фаустино был вроде как слегка простоватый! И, разумеется, жить спокойно ему не давали.
Она одним глотком выпила кофе. Ладно, хватит тут рассиживать, через полчаса открываемся.
И никогда больше мне не довелось с ними встретиться, рассказывал Эрбаль Марии да Виситасау. До меня дошли слухи, что у Марисы родился сын, когда доктор еще сидел в Сан-Симоне. Дитя той самой ночи! Доктора Да Барку выпустили только в середине пятидесятых. И они сразу уехали в Америку. Это последнее, что я о них слышал. Не знал даже, что они вернулись.
Эрбаль принялся крутить в руках карандаш, словно показывая фокус. Выходило, будто у него вырос еще один палец, и жил он независимо от остальных.
A y меня после того все как-то сразу пошло наперекосяк. Доставив арестанта на Сан-Симон, я вернулся в Корунью. Сестру я нашел совсем больной. Я хочу сказать, больной на голову. И я застрелил Салито Пугу, да, пустил в него пулю. Верней, три пули. Это меня и погубило. Я все как следует обмозговал. Решил объяснить это тем, что, мол, случайно выстрелил, когда чистил оружие. В те времена такое часто случалось. Но в последний миг я совсем рассудок потерял и выстрелил аж три раза. Меня выгнали из армии и посадили в тюрьму. Там я свел знакомство с братом Манилы. А потом и с ней самой – когда она явилась его проведать. У меня к тому времени из близких уже никого не осталось. Только одна Манила меня с внешним миром и связывала. Ну вот, пришел срок мне выходить, она и говорит: Сыта я по горло всеми этими мерзавцами-сутенерами. Мне нужен мужчина, который не знает страха.
Так я здесь и очутился.
А художник? Что стало с художником? – спросила Мария да Виситасау.
Однажды он навестил меня в тюрьме. В тот день я с трудом дышал и тоска смертная навалилась. Но стоило покойнику заговорить со мной – воздух сразу пошел в легкие. Он сказал:
Знаешь? А я ведь нашел сына. У него отличное занятие – расписывает родильные дома.
Это добрый знак, ответил я. Символ надежды.
Очень хорошо, Эрбаль. Ты уже кое-что понимаешь в живописи.
А потом? – спросила Мария да Виситасау. Он больше не возвращался?
Нет, не возвращался, больше ни разу не возвращался, соврал Эрбаль. Как выразился бы доктор Да Барка, он растворился в Вечном Безразличии.
Глаза у Марии да Виситасау блестели. Она уже успела научиться не давать воли слезам, но таить свои чувства еще не умела.
Посмотри, как светятся камелии за дождевой завесой, сказал художник Эрбалю на ухо. Подари ей карандаш! Подари этой смуглянке карандаш!
Бери, я тебе его дарю, сказал Эрбаль, протягивая ей карандаш.
