получить иллюзию пусть крохотной, но все же власти над временем. Останавливать, замораживать течение жизни. Да, женщина, которую ты сфотографировал, состарится и умрет; дом, запечатленный тобой на городской акварели, разрушится, и на его месте выстроят новый; человеческие останки рано или поздно обратятся в прах. Но снимок, и картина, и мумия попадают в будущее, в котором уже нет оригинала. И рыжая лисица, язык пушистого пламени, все длит и длит свою последнюю охоту, пока ее душа одолевает вплавь безбрежный лисий Стикс.
Путешественники былых времен не приврали ни на йоту, описывая чудищ, которых в нашем мире нет. Наш мир настоящее, и еще чуть-чуть до и чуть-чуть после. Нам никогда не повстречать Левиафана, потому что никому не под силу оказаться в соседней камере чужого времени, откуда нам отправили весть о Левиафане.
За окном лил дождь, с подоконников текло. Павлик плакал. Мати сидела у него на коленях, обняв за шею. Сэр Папагоста, презревший границы времени, сражался с невидимым врагом за их свободу, и они были близки, как никогда. Все трое.
Мама Нина, лежа в постели, мастурбировала, держа в свободной руке книгу — на случай, если в комнату заглянет Матильда.
Наутро было воскресенье. Небо расчистилось, и в манговой роще кричали птицы. Проснувшись, Матильда первым делом направилась в мастерскую. Отец был ровно на том месте, где она его оставила накануне: лежал на тахте, накрытый цветным пододеяльником. Выглядел он неважно. Мати налила в стакан воды из бутылки. Павлик выпил и закашлялся. Мати прижалась губами к его лбу.
— Павлик, у тебя жар. Ты болен?
— Ерунда, детка. Это просто похмелье. А впрочем, ты права, я болен. Только матери не говори, хорошо?
— Ты пойдешь к доктору?
— Сегодня воскресенье. Я полежу, а если не пройдет, завтра же отправлюсь к доктору.
— А что сказать маме?
— Скажи, что я занят. Покрываю лаком сушеную морскую звезду.
Матильда медлила у двери.
— Пап… Вы с мамой больше совсем не хотите быть друзьями?
— Ну что ты, детка. Хотим. Просто мама никак не может решить, что для нее важнее: чтобы я был ее другом или чтобы я перестал возиться с чучелами. И я жду, когда она определится.
— Но ты-то уже решил, что лучше возиться с чучелами, чем быть ее другом. Беда с вами. Ладно, поправляйся. Мистер Папагоста присмотрит за тобой.
Когда дверь за дочерью затворилась, Павлик закрыл глаза ладонью. Он был готов провалиться сквозь землю.
Матильда вышла во двор. Ее всегдашний дружбан Костя Храмцов сидел на скамейке, лениво остругивая палочку перочинным ножом. При виде Матильды он оживился.
— О, Матюха, привет! Пойдешь со мной за мороженым? Мне мама денег дала, только мне одному неохота.
— Нет, не пойду.
Матильда чинно присела рядом с Костей, сложив руки на коленях. Костя недоверчиво покосился на нее.
— Почему?
— У меня папа болеет.
— А что, мамы дома нет?
— Есть. Но мы решили ей не говорить, чтоб не волновалась.
— Понятно. Нам когда бабушка звонит, мы тоже ей не говорим, если кто-то болеет. У нее сердце слабое. У твоей мамы слабое сердце?
— Нет. Просто, когда она волнуется, то всегда на нас кричит.
— А чем твой папа болеет?
— Не знаю. У него температура.
— Это потому, что он мертвых зверьков трогал.
— Иди в жопу.
Матильда поднялась со скамейки и пошла к дому.
— Мотя, подожди! Ну хочешь, я один за мороженым схожу и тебе принесу? — кричал вслед Костя. Матильда не хотела.
Войдя в квартиру, она скинула шлепанцы и проскользнула мимо кухни, где мать мыла размороженный холодильник. Ей хотелось как-нибудь помочь Павлику, и для начала она решила раздобыть для него термометр. Аптечка лежала в тумбочке под маминым трюмо, и Матильда надеялась выкрасть ее незаметно. Но в тот момент, когда она, стараясь не греметь пузырьками, выносила аптечку из комнаты, на пороге возникла Нина.
— Ты же пошла во двор?
— Там никого не было из ребят, и я вернулась.
— А лекарства куда потащила?
— У меня кукла заболела, надо ее полечить. Я в больницу играю.
— Кукла? Ты сказала — кукла?
Нина выдернула аптечку из рук дочери. У Матильды, как у любой девчонки, были куклы, но играть с ними она не любила, предпочитая носиться во дворе с соседскими детьми или рисовать.
— Ну-ка, стой. Тебя отец послал?
— Папа не посылал меня.
— Я сейчас разберусь, кто у нас тут в больницу играет.
Нина скорым шагом прошла по коридору и резко толкнула дверь в мастерскую. Павлик дремал, натянув пододеяльник до подбородка. Его встрепанные светлые волосы слиплись от пота. Нина почувствовала укол нежности и раскаяния, но это ее не остановило. Ей нравилось думать о себе как о волевой женщине.
— Павел, ты вставать не надумал?
— Нет, не надумал. — Павлик нехотя открыл глаза. Нина наклонилась и до-тронулась ладонью до его лба.
— Так, всё понятно. Я иду и вызываю тебе «скоряк».
— Это еще зачем?
— Сколько времени прошло с тех пор, как ты мангустом порезался? Три недели? Отлично. Самый что ни на есть инкубационный период.
— Нина, уймись, это не бешенство. При бешенстве жара нет.
— Рассказывай мне! Да мне все равно, честно говоря, что ты от него подхватил, бешенство или сифилис. Не будешь ты у меня тут заразный дома лежать. Думаешь, ты Евгений Базаров, да? Сдам тебя на хрен в госпиталь, а пока тебя будут там лечить, всю эту твою адскую лавочку с землей сровняю и негашеной известью засыплю.
Для наглядности Нина подошла к полке и сбросила на пол несколько банок. Одна из них разбилась, и в воздух поднялось алебастровое облачко. Павлик вскочил с тахты. Нина метнулась к столу, чтобы схватить ненавистное чучело. В этот момент ее гнев был сильнее, чем страх перед заразой. Но Павлик ее опередил, загородив чучело своей широкой костистой спиной.
— Нина, если ты тронешь этого зверя, я оторву твою голову и сделаю из нее экспонат. Медузу Горгону сделаю. Обошью змеями и прибью над тахтой.
Какое-то время Нина сверлила мужа глазами, но каменеть от ее взгляда он пока не собирался.
— Да и черт с тобой. — Нина вышла из мастерской; через несколько секунд хлопнула дверь ванной и зашумела вода. То, что Нина пошла плакать, еще не означало, что инцидент исчерпан, и Павлику было заранее себя жаль.
Обычно Мати засыпала раньше, чем голова коснется подушки. Но в тот вечер сон долго не шел к ней.
