Кравченко: Старался все ездить по городу без переводчика! (Смех.)
Романов: Когда я ему сказал, что скучаю по Советскому Союзу, по жене и дочери, он ответил, что хотел бы остаться в Америке подольше. Узнав, что ему нравится Америка, я сейчас же сказал об этом моему начальству. До Кравченко это дошло. Он почувствовал, что не может вернуться: у него сделался животный страх перед отправкой на фронт, и вот, однажды, в какой- то понедельник, в апреле 1944 г., он не явился на службу. Мы забеспокоились, поехали к нему на дом. И так мы узнали, что он совершил гнусное преступление: он вступил в дебаты с нашим правительством.
Кравченко: А почему нет?
Обстрел Романова
Председатель: Читали ли вы статью Сима Томаса?
Романов (плачущим голосом): Читал! Я понял, что он предатель и не может больше смотреть в глаза!
Кравченко: Да вы не плачьте! Я смотрю вам в глаза!
Романов: Истинно-русский человек не может сделать такую пакость.
Мэтр Нордманн задает Романову вопрос: был ли Кравченко в комсомоле?
Но, оказывается, Кравченко был в комсомоле до знакомства с Романовым.
Нордманн: Был ли Кравченко студентом в Харькове?
Романов: В Днепропетровске.
Нордманн: Значит, опять ложь! Он не был в комсомоле, не был в Харькове. А в Никополе он был?
Романов: Нет. Это фарс.
Кравченко: Я был в Харькове, был в Никополе, с Цыпляковым и Борецким. И я все это докажу.
Романов (флегматически): Да, фамилии он называет правильно.
Кравченко: Я хочу спросить, в свою очередь: пусть нам свидетель скажет, когда он вступил в партию?
Романов не отвечает на этот вопрос. Вюрмсер с места кричит что-то, мэтр Изар, в свою очередь, возвышает голос:
— Тут судят не Кравченко, а вас. Вы — диффаматор!
Романов: Я был беспартийный.
Кравченко: Это секрет, когда вы вступили в партию?
Романов (нехотя): В 1939 году.
Из этого ответа следует, что Романов вообще не мог знать очень многого касательно жизни и работы Кравченко до 1939 года.
Нордманн: Пусть Кравченко скажет, когда он поступил и когда окончил Харьковский институт!
Кравченко: Не скажу! Через два дня здесь будут три свидетеля говорить об этом. Один из них — мой харьковский профессор, у которого я учился. (Движение в публике.) Романов не был в партии и ничего обо мне не знает.
Романов (вяло): Но мы земляки.
Опять начинается сильный шум. Адвокаты вскакивают со своих мест и все кричат в одно и то же время.
Кравченко и Романов по русски ругаются, переводчики за ними не поспевают.
Слышен голос Кравченко: Поцелуйте Сталина от меня, когда увидите!
Романов: Поцелую, да не от вашего имени!
Нордманн (возвышая голос): Ясно, что Кравченко нигде не был и ничего не видел.
Кравченко: Может быть, я и не водился? (Смех.)
Академик Трайнин
Председатель хотел бы знать, была ли закупочная комиссия милитаризована, т. е. иначе говоря — дезертир ли Кравченко? Романов отвечает: нет, но переводчик, г. Зноско-Боровский, этого «нет» не переводит, и мэтр вскакивает со своего места.
— Вы аккредитованы при Сенском суде, вы присягали! Почему вы не переводите этого «нет», которое мы все поняли?
Затем спор поднимается о трубах, которые были заказаны Советами в Америке: Романов утверждает, что Кравченко принял бракованный товар, мэтр Изар доказывает, что бракованные трубы были приняты Романовым.
Нордманн: Как вел себя Кравченко в денежных расчетах?
Романов: Подробно не могу рассказать, но нечистоплотно.
Мэтр Изар: В 1942—43 гг. Кравченко состоял при совнаркоме. Известно ли это вам?
Романов: Такой нуль! Никогда он не был в совнаркоме! Я помню, он был не согласен с нашим вождем…
Мэтр Изар: Каким образом в апреле 1944 года, после того, как было дано знаменитое интервью, советское посольство четыре дня отвечало журналистам в Вашингтоне, что никакого Кравченко оно не знает?
Но Романов на это ничего ответить не может. По просьбе председателя, он рассказывает через кого он узнал о процессе и от кого получил приглашение в нем участвовать: это был академик Трайнин. Судя по показаниям свидетеля, Трайнин был тем лицом, которому было поручено вербовать свидетелей в СССР для процесса Кравченко.
Суд отпускает свидетеля до среды, когда назначается очная ставка между ним и Пасечником, свидетелем со стороны Кравченко, знавшим Кравченко в Харьковском институте.
Драматический диалог
После перерыва, в накаленной атмосфере переполненного зала, в пять часов пополудни, появляется Зинаида Горлова.
Это — миловидная блондинка, 36 лет, обладательница, как выражались в старину, «роскошных форм», крепко затянутая в корсет. На ней черное платье. Лицо ее бледно и мрачно. Она рекомендует себя, как женщину-врача.
— Мне было 19 лет, когда я встретилась с Кравченко. Это была позорная страница моей жизни. В 1932 году мы поженились. Мои родители были против. Мой отец сказал про Кравченко, что это «безграмотный Дон-Жуан».
Далее идет мелодраматическая повесть о том, как сначала по желанию Кравченко, она сделала себе аборт, а затем родила ребенка, на которого он отказался давать «алименты».
— Он меня бил. Он бил посуду, — говорит Горлова монотонным голосом, как заученный урок, — он ревновал меня. Едва не убил…
Председатель: Он стрелял в вас?
Горлова: Нет, хотел стрелять.
Председатель: То-есть, целился из револьвера?
Горлова: Он грозил…
Когда Кравченко узнал, что она во второй раз беременна, он опять начал бить посуду, а потом заявил: теперь тебе время от меня уходить, а то ребенок испортит мне карьеру. «Тогда я ушла к
