орбит, а зловонная пасть с неполными рядами пожелтевших гниющих зубов извергла из недр уродливого тельца чудовищный крик. Причиной такой перемены стал могучий кулак незаметно появившегося в зале охотника, прошедший вскользь, сверху вниз по сгорбленной хребтине вымогателя.
– Что, преподобный, вижу, ворье уже нагрянуло, скамьи на дрова таскают? – пробасил спросонья злой Аке и легким тычком квадратного кулака в бок столкнул завывающего чинушу на пол.
– Не только, – прохрипел Патриун, потирая пострадавшие ключицы. – Господа чиновники на мелочи не размениваются, они церковь украсть собираются, якобы за долги…
Аке лишь мельком взглянул на казенную бумагу, так и лежащую на алтаре. Он все тут же понял и явно знал истинную цену подобным писулькам, поэтому лишь презрительно хмыкнул и, не говоря ни слова, направился к выходу, откуда навстречу ему уже бежали побросавшие возню со скамьями и взявшиеся за дубинки охранники.
Драка в церкви, пусть и за правое дело, была возмутительным святотатством. Отец Патриун пытался придумать, как остановить неизбежное, но ничто, как назло, не приходило на ум. И в этот миг на помощь своему верному слуге пришел сам Индорий. Когда стороны предстоявшего мордобоя уже почти сошлись, один из охранников, тот самый, что осмелился сплюнуть в кулак, вдруг схватил своего товарища за руку и силой потащил обратно к выходу.
– Пошли, Калс, пошли! Я его знаю, это один из охотников! – усмирял пыл рвущегося в бой дружка Вилго. – Ты же знаешь этих сумасшедших ублюдков, для них ничего святого нет! Одного покалечишь, всей сворой накинутся и измордуют!
Охранники поспешно ретировались, вслед за ними покинул чуть не оскверненный храм и чиновник. Не видя возможности пробраться по стеночке боком мимо хмуро взиравшего на него Аке, злоупотребивший властью и не чтящий Небеса паршивец вылез в окно.
– Надо б те не столь стеснительным быть, батюшка, – рассмеялся охотник, когда кроме него, священника и то ли плачущего, то ли молящегося в дальнем углу монаха никого не осталось. – В следующий раз полезут, не к Индорию взывай, нечего Небеса по пустякам беспокоить, ты меня громко ори! Да и с главой городским побыстрей встреться! Он мужик что надо, понимающий, правда, занятой и доверчивый, поэтому всякое хитрющее сволочье вокруг него и трется…
– Обязательно встречусь, спасибо тебе, – произнес Патриун, провожая уходящего обратно к покинутой мягкой постели охотника благодарным и одновременно настороженным взглядом.
Разбуженный криками и возней в зале охотник примчался на помощь босым и в одних лишь портках. Кроме внушительных бугров мышц и великолепия жировых прокладок, Патриун увидел то, что раньше было сокрыто от его взора одеждой. На животе Аке, чуть повыше пупка, виднелся старый шрам, зарубцевавшийся на месте большой рваной раны. Точно такая же отметина виднелась и на спине. Повидавший за жизнь немало рубцов да шрамов, бывший миссионер сразу определил, что когда-то живот охотника пронзило насквозь копье, а ведь после таких ранений редко кто выживает…
Вторая половина дня прошла еще веселее и забавнее. Немного поразмыслив, стоит ли расспрашивать Аке об его ранении или лучше отложить разговор до более удачного момента, отец Патриун пришел к вполне логичному заключению, что, перед тем как чем-то заниматься, совсем не грех хорошенько выспаться. Задавшись благой целью часика три-четыре подавить головою подушку, кстати, еще ни разу не опробованную на мягкость, но манящую своей девственной чистотой, старик бодренько побрел в свою уютную спаленку.
Встреча с чиновником совершенно не напугала старика, она лишь немного добавила хлопот, которые предстояли в ближайшем будущем, но совершенно не приоткрыли завесу над тайной смертей предшественников-священников. Даже если долг действительно был, хотя, к примеру, Ну о нем ничего не знал, то проныра-клерк не решился бы пойти на убийство. Человечек с папочкой был пташкой не того полета; он алчный стервятник, а не гордый орел. Служащий городской управы просто пытался воспользоваться ситуацией и, заметив поблизости от своего болотца омуток с мутной водичкой, закинул туда невод.
Свидание затуманенной от недосыпа головы и подушки наконец-то состоялось, правда, продлилось всего лишь час, пролетевший, словно одно сладостное мгновение. Выпорхнувший из окна воробушком обладатель черненькой папочки оказался лишь первой ласточкой, лишь авангардом могучего бюрократического отряда, жаждущего денег священника, которых, кстати, у него совсем и не было. За первый день открытия храма никто не пришел помолиться, но зато набежала толпа чиновников и все с необычайно срочными поручениями.
Ровно в полдень заявился служащий городской управы под номером два (вначале Патриун старался запоминать имена и должности, но вскоре оставил это неблагодарное занятие). В отличие от своего предшественника, улыбчивый толстячок держался достойно и не таскал за собой хамоватых головорезов с дубинами. Видимо, слух о негостеприимном священнике и его дружке охотнике с огромными кулаками быстро распространился по всей управе.
Сетуя на печальное недоразумение, произошедшее исключительно по вине самого священника, не удосужившегося по приезде ознакомиться с постановлениями городского совета, чиновник вручил Патриуну запечатанное в красивый конверт письмо. В казенной бумаге указывалось, что за несанкционированное использование колокола в городе и создание шума, приведшего чуть ли не к массовым беспорядкам, с церкви взимался крупный штраф, а также, во избежание повторения подобной ситуации, священнослужителям предписывалось в течение семи дней снять колокол и отправить его на переплавку. Естественно, все расходы по перевозке и переработке металла Индорианская Церковь Марсолы должна была взять на себя. Так же из этого письма отец Патриун с удивлением узнал, что с недавних пор ударять в колокол мог лишь специально обученный звонарь, служащий при городской управе. Производство же остальных, похожих по тональности, громкости и звучанию шумов, категорически воспрещалось.
Служащий городской управы постоянно улыбался, печально качал головой и строил из себя дурачка, делая вид, что никогда не слышал о привилегиях, которыми на протяжении вот уже четырехсот лет пользовалась по всему королевству Индорианская Церковь, не подчинявшаяся даже королю, не то что какому-то низкородному мужлану из городской управы.
Примерно через час после ухода толстяка вопиющее безобразие повторилось, но только клерк под номером три не корчил из себя сочувствующего добрячка, не выражал неискренних соболезнований да и отнял у священника куда меньше времени. Он заявился в храм по поводу неуплаченного церковью сбора на реконструкцию строений так называемого «коллективного пользования», как то: крепостная стена, казармы марсольского гарнизона и, естественно, здание самой ратуши. Отец Патриун выразил недовольство сразу по двум поводам: во-первых, в списке подлежащих ремонту и достройке зданий церковь не значилась, а во- вторых, святое духовенство испокон веков никому и ничего не платило, у него было освобождение от всяких поборов «на веки вечные». Единственный аргумент, приведенный чиновником, был вершиной мошеннического, надувательского абсурда: «…а мы и не заставляем вас платить. Сбор добровольный, но желательный к уплате…» – подобная формулировка возмутила бы кого угодно, тем более если она
