сопровождалась бы выразительной мимикой и красноречивым намеком: «Попробуй не заплати! Мы тебе жизнь устроим, как в преисподней!.. Мы такому специально обучены!»
Ближе к вечеру, но еще до положенного часа вечерни, во вновь распахнувший двери храм пожаловали:
– помощник главного смотрителя городских зданий, заявивший, что церковь находится в ужасном состоянии и может стать причиной городского пожара;
– представитель городской гильдии лекарей, утверждавший, что в гниющих стенах святилища завелись грибки, создающие благоприятные условия для распространения различного рода инфекций;
– второй секретарь торговой надзорной комиссии с жалобами от купцов на то, что священники задолжали за поставку свечей, продуктов и всяких иных мелочей;
… а также множество других казенных людишек, требующих исполнения их предписаний, денег и недвусмысленно намекавших на желаемый ими скорейший отъезд Патриуна из Марсолы.
«Одно из двух: или меня хотят с позором выгнать взашей из города, ведь они понимают, что добровольно я Марсолу не покину, или городской управитель страдает от обостренной стеснительности. Он хочет со мной увидеться, но не решается признаться в этом открыто, поэтому и присылает по пустяковым поводам всяких болванов, чтобы я сам пришел к нему, точнее, не пришел, а приполз на коленях. Ну и городок, ну и нравы!» – смеялся, поскольку уже не в силах был дивиться да горевать отец Патриун, складывая письма, распоряжения, предписания, петиции, требования и указания в огромную стопку бумаги, которая пойдет этим вечером на растопку старенького камина.
Священник решил занять твердую позицию и утром следующего дня отправиться с визитом, но не в ратушу, а во дворец губернатора, поскольку правитель новых земель – вот уровень общения главного священнослужителя колонии, а не какой-то там хапуга – городской толстосум, неизвестно, за какие заслуги и благодаря каким махинациям пришедший к власти и возомнивший себя правителем Марсолы.
Дракону очень хотелось нарушить правила и показать обнаглевшим изводителям чернил и чужих нервов почем фунт лиха. Он с радостью в сердце представлял, как перекосились бы их гнусные рожи, узнай они, с кем на самом деле имели дело. Однако, по мнению игрока в чужие жизни, отступать от придуманных самим собой законов было недопустимым ханжеством и неуважением к самому себе. Дракон мог легко наказать чиновников, а вот справиться с этой задачей в обличье отца Патриуна было куда сложнее. Когда живешь не одно столетие, то ценишь не результат, а процесс, наслаждаешься игрой и брезгуешь жульничать, хотя порой и хочется тайком достать из рукава козырную карту.
Все-таки одно правило святой отец решил в этот вечер нарушить. Все церкви, соборы и храмы Святого Индория никогда не закрывали дверей до захода солнца. Небесное светило было еще высоко и должно было скрыться за верхушками деревьев лишь через час, но верующие вряд ли воспользовались бы последними минутами уходящего дня, чтобы приобщиться душой к высоким материям. Отец Патриун решил пораньше лечь спать, ведь завтра ему предстоял довольно тяжкий разговор с губернатором, старичком-вельможей, которому уже не было дела ни до чего, в том числе и до возмутительных фактов притеснения мещанами Индорианской Церкви.
Священник спустился в зал моленья, чтобы запереть дверь, но тут увидел сидевшего на скамье возле статуи Святого Индория богато, хоть и не вызывающе одетого дворянина. Длинные прямые волосы закрывали лицо и скрывали возраст то ли погрузившегося в молитву, то ли просто отдыхавшего от мирской суеты мужчины, но почему-то посетитель показался святому отцу знакомым.
Хоть желание запереть храм пораньше было по-прежнему сильно, но Патриун решил поступиться своими интересами и осторожно, чтобы не потревожить душевный покой первого и пока единственного прихожанина, не помешать ему мысленно общаться со всевышними силами, направился обратно в свою комнату.
– Не уходите, ваше Преподобие, – прозвучал приятный и совершенно незнакомый голос молодого господина. – Моя молитва почти завершена, но мне хотелось бы поговорить и с вами.
– О чем, сын мой? Вас что-то мучает и терзает? – с искренним состраданием в голосе произнес священник. – Поделитесь своими печалями, я буду рад, если смогу помочь.
– Нет, меня – нет, – усмехнулся мужчина, – но, насколько мне известно, кое-кто очень хочет помучить и потерзать вас. Что же касается помощи, вы мне уже помогли, так что, похоже, как это и ни парадоксально, помогать придется именно мне – вам. Но я не против, мне это даже в радость – вытащить из беды хорошего человека.
Молодой дворянин повернулся к священнику лицом и небрежным движением откинул прядь волос со лба. Хоть и не сразу, но Патриун все же вспомнил, где и при каких обстоятельствах он видел этого человека, видел мельком, на расстоянии, поэтому и допускал, что, возможно, ошибся.
– Позвольте представиться, святой отец, – произнес дворянин, поднимаясь со скамьи, – меня зовут маркиз Вуянэ.
Глава 9
Откровение притворщика
Красота бывает разной: внешней и внутренней, притягивающей, манящей и отталкивающей, обжигающей ледяным холодом. Подобно прекрасному имеет свои разновидности и его противоположность – уродство. Внешность маркиза Вуянэ могла послужить наглядным примером того, что удачная комбинация неправильных пропорций и далеких от совершенства линий может быть привлекательной, завораживать взгляд собеседника и, как ни странно, располагать к себе. Изящные, хоть и неброские одежды маркиза не были украшены россыпями драгоценных камней и замысловатыми узорами золотых нитей, но зато ловко скрывали некие диспропорции его фигуры, как то: небольшое отложение жиров по бокам тела и внизу живота, толстоватые ноги и непропорционально длинные руки с тонкими, почти как у девицы благородных кровей, запястьями. Удачный покрой платья вельможи не только сглаживал бросавшиеся в глаза дефекты тела, но и подчеркивал довольно сносно вышедшие у природы места: крепкие шею и плечи, могучую грудь и притягивающие девичьи взгляды упругие ягодицы.
Одним словом, маркиз умел одеваться и превращать неказистость своих форм в объект восхищения. Что же касалось лица, то с этим наследством аристократ, увы, не мог ничего поделать. Его волосы были хоть длинными, но редкими и слабыми. Как бы его слуги ни ухаживали за ущербной с рождения растительностью на голове, но все равно создавалось впечатление, что маркиз только что искупался в липкой грязи и вытер голову полотенцем, как-то позабыв предварительно вымыть ее. Похожие на покрашенную в черный цвет паклю волосы обрамляли лицо грушевидной формы, изуродованное к тому же толстыми щеками и чересчур пухлыми губами. Лоб вельможи был узок, хотя именно этот дефект немного маскировали две большие залысины, простиравшиеся чуть не до макушки. Глаза казались слишком большими, в особенности если
