указанию президента, которое тот дал по совету Розенмана. Война имеет первостепенное значение, все остальное подождет.
Высшее образование больше никогда не возвращалось к прежней системе. Призыв на военную службу студентов, программы военной подготовки и разработки новых видов оружия Управлением научных исследований и усовершенствований изменили его навсегда. Студенты маршировали на военных плацах, военные – в учебных аудиториях. Ученые-профессора совершенствовали в лабораториях бомбы и медикаменты. Проконсультировавшись со Стимсоном, Смитом, Гопкинсом, Розенманом и Оскаром Коксом, Рузвельт 17 ноября 1944 года потребовал от Буша выработать программу послевоенного финансирования правительством научных исследований, а также «открытия и развития талантов в науке». Из этого требования выросли Национальный фонд науки и вовлечение университетов в новый военно- промышленный комплекс. Биллем о правах предусматривались правительственные образовательные гранты; с помощью Администрации субсидий местные гуманитарные учебные заведения преобразовались в центры консультирования по научным исследованиям и профессионально-техническому образованию. Временные организации, созданные для военных разработок, и временный перерыв в обучении привели к существенной реорганизации системы образования.
Временное становилось постоянным, средства – целями, по мере того как чрезвычайные перемены сохранялись в послевоенном мире. За значительную часть этих перемен нес персональную ответственность сам Рузвельт, поскольку стремился разделить искусственным образом периоды войны и послевоенного мира, временные задачи, порожденные кризисом, и постоянные средства и цели.
– Не уверен, – говорил он, – что мы останемся реалистами в отношении этой войны и планов на будущее в наше критическое время.
Однако будущее не собиралось ожидать планов, которые станут вырабатываться в мирное время, а вырастало из военной организации, построенной на основе ограниченных целей. Рузвельт требовал от властей военной мобилизации, но снимал с себя ответственность за планирование препятствий социальному благосостоянию, вызванных мобилизацией.
В условиях демонтажа учреждений мирного времени только правительственные органы имели дело с социальным брожением. Там, где в военный период выживали правительственные механизмы, дезорганизация переходила в прогресс. В условиях согласия в отношении профсоюзной политики министерства труда, Национального совета по трудовым отношениям, Совета по труду в военной промышленности и множества учреждений «нового курса» число членов профсоюзов за время войны достигло более чем 6 миллионов. В 1944 году четверть рабочей силы состояла в профсоюзах, забастовки составляли треть от довоенного периода; рабочие военных отраслей имели отдых один день в неделю, тридцатиминутный перерыв на обед в середине каждой смены, отпуск, оплату сверхурочного времени и много других благ, способствующих стабильной и благополучной жизни. Ясная политика, устойчивая организация и очевидные преимущества здоровых трудовых отношений в период войны препятствовали проникновению в эту сферу мятежных настроений, связанных с миграциями населения и конверсией производства.
В области трудовых отношений Рузвельт выработал эффективную политику и держался ее. Что касается других социальных проблем, то он преследовал ограниченные цели негодными средствами. Из-за отсутствия эффективных социальных программ часто сталкивался с социальными проблемами, порожденными текучкой каждодневных решений в сфере военного производства. В стране, переживавшей ускоренную мобилизацию, острые проблемы неизбежны, но при отсутствии социальных целей напряженность провоцировалась конкретными решениями, с помощью которых пытались восстановить довоенное устройство. В области жилищного строительства необходимость предоставить кров миллионам черных и белых рабочих, занятых в военном производстве, толкала правительство на решения в пользу или против сегрегированного жилья. В отсутствие каких-либо социальных целей организации по жилищному строительству пренебрегали предвоенными «местными особенностями». Однако массовость переселения в районы оборонного производства делала «местные особенности» неуместными. Местная специфика быстро формировалась по прихоти правительства. В этих районах более многочисленное белое население располагало большим политическим влиянием, чем черное, поэтому такие города, как Энн-Арбор, Мичиган, в которых до войны о сегрегации и не слышали, превращались в очаги ее, образуя новую местную специфику на многие годы вперед.
Решения администрации часто вызывали еще больше социального беспокойства, когда провозглашенные цели приносились в жертву политической или военной целесообразности. Проволочки в реализации жилищного проекта «Соджориер трус» для черных стали причиной расовых беспорядков 1942 года в Детройте. Нежелание Рузвельта вернуть американцев японского происхождения в прежние места проживания способствовало беспорядкам в концентрационном лагере на берегу озера Туле. Президент продолжал пренебрегать работой Комитета по справедливой практике найма, и это вызывало беспокойство среди либералов и черных. Без целей, без крепких организаций, призванных реализовать социальную политику, социальные преобразования невозможно контролировать.
Организации имели шанс выдержать испытание временем. Своим отказом создавать сильные организации для проведения социальной политики Рузвельт дал гарантии, что правительство не контролирует внутреннюю жизнь общества. В то время как внушительные остатки президентского правления, военно-промышленный комплекс и другие формы государственного контроля военного времени сохранялись, доминирование администрации в американском обществе заканчивалось вместе с войной. Стандарты и механизмы, которые гарантировали бы прекращение социальных антагонизмов, усилившихся в годы войны, следовало создавать в мирное время. Некоторые новые катализаторы интеграции в сочетании с предвоенными критериями и опытом мобилизации должны были объединить города черных и пригороды белых, обширные бюрократические пласты, контролирующие сферы военную и социального обеспечения, уравновесить рост браков и разводов, примирить разочарованных студентов и разработчиков оружия в университетских городках. Городские беспорядки, распад семей, беспомощная бюрократия и война университетских городков – цена неспособности обеспечить такое объединение.
– …В этой войне у Америки нет двух фронтов, – говорил президент в начале года. – У нее только один фронт… Когда мы говорим о тотальных усилиях, то имеем в виду заводы и пашни, шахты и поля боев, – мы имеем в виду солдат и гражданских лиц, граждан и правительство.
Возвышенные слова и, возможно, справедливые в том смысле, который придавал им Рузвельт. Но в действительности на третий год войны выявилось противоречие в методе ее ведения Америкой, приобретавшее в долговременной перспективе гораздо большую значимость, чем согласие, которого добивался президент.
С одной стороны, американцы оказывали военным усилиям массовую поддержку. В июне 1944 года президент с гордостью сообщил в беседе у камелька, что при наличии около 67 миллионов лиц, получающих в какой-либо форме доход, 81 миллион родителей и детей приобрели более 600 миллионов облигаций на общую сумму более 32 миллиардов долларов. Американцы заложили почти 20 миллионов садов победы; домохозяйки консервировали 3 миллиарда кварт фруктов и овощей в год. Бойскауты под девизом «Выбросим ось на свалку» собирали вышедшие из употребления велосипеды и металлолом. В городах глубинки бойцы гражданской обороны все еще дежурили на ключевых объектах, имея при себе ведра с песком и малогабаритными переносными насосами; внимательно вглядывались в небо, стремясь обнаружить вражеские самолеты, которые так никогда и не появились.
С другой стороны, наблюдалось мало признаков, что, по мере того как американские солдаты все чаще вступали в сражения с врагом, росло и углублялось понимание общественностью смысла войны. Тщательно изучив общественные настроения, Джером Брунер обнаружил в 1944 году, что люди, считая свое участие в войне борьбой за свободу и демократию, полагают, что страна вступила в войну не ради этих идеалов:
– Наша страна присоединилась к войне потому, что этого требовали интересы безопасности.
Показательным он считает отношение общественности к важным документам войны. Через несколько недель после конференции, принявшей Атлантическую хартию, около трех четвертей американцев помнили, что состоялась встреча двух западных лидеров и на ней одобрена какая-то хартия. Через пять месяцев менее четверти американцев помнили о существовании Атлантической хартии. То же самое исследователь обнаружил и в отношении «четырех свобод» Рузвельта. Лишь горстка людей выдвигала
