возражения против какого-либо из четырех пунктов, тем не менее они не стали каким-нибудь воодушевляющим символом для будущего.
«Нэйшн» поспешила возложить вину за это на Рузвельта. Американцы спрашивают, за что мы сражаемся и в чем состоит наша внешняя политика. Спрашивают об этом Рузвельта и Халла – и не получают ответа. Происходят долгие, горячие споры: не считает ли Джонни, что он сражается просто за маму и пирог с брусникой? «Другую сторону» войны – черный и серый рынки, широко распространившуюся кражу продовольственных карточек, спекуляцию – наблюдатели приводили как доказательство отсутствия у людей цели и веры.
В этом отношении Рузвельт не заставлял критиков долго ждать ответа. Не он ли снова и снова провозглашал цели войны с должным красноречием? В конце марта президент опять напомнил об этом – в более резкой и концентрированной форме.
– Объединенные Нации, – говорил он, – сражаются за такой мир, в котором не существуют тирания и агрессия; за мир, основанный на принципах свободы, равенства и справедливости; за мир, в котором все люди независимо от расы, цвета кожи или веры живут в безопасности, где уважают честь и достоинство.
Президент с выражением зачитал это заявление перед репортерами и добавил:
– Некоторые из вас бродят здесь, спрашивая коридорного, есть у нас внешняя политика или нет. Думаю, это весьма перспективное занятие.
Были и такие, кого президент удивлял. Джон Дос Пассос, исследуя настроения жителей Вашингтона военного времени, сталкивался с мнениями о безмятежности Белого дома. Он спрашивал у приятеля, работавшего там, не препятствует ли сам государственный статус Белого дома общению президента со страной; не находится ли это место под стеклянным колпаком. Приятель допускал, что президент утратил связь с реальной жизнью людей, с тем, что они делают, думают, чувствуют. Другой приятель, «близкий к Белому дому», думал иначе; говорил Дос Пассосу, что каждый раз, когда президент совершает поездку куда-нибудь, он возвращается окрепшим. Возможно, это немного напоминает греческий миф о титане, который терял силы, как только переставал касаться земли. Но президент, как полагают некоторые, все еще встречается со старыми друзьями, уделяя этому немало времени. Разве люди побоятся сообщить ему дурные новости? Президент имеет особый талант общаться с ними.
Позднее Дос Пассос наблюдал президента на пресс-конференции. Обратил внимание на двух агентов службы безопасности за креслом президента; на зеленую лужайку, спускавшуюся к ряду больших деревьев; на примечательный нос и лоб президента на фоне голубизны Тихого океана, изображенной на глобусе, находившемся позади Рузвельта. Сам он имел мальчишески задорный вид, когда говорил о войне, надувал щеки, подыскивая нужное слово, поднимал вверх брови, чесал затылок, готовясь выпалить ответ. Когда разговор касался забастовок, нормирования продуктов и контроля над ценами, облик президента, по наблюдению Дос Пассоса, менялся. Рузвельт становился более резким и раздражительным; лицо его приобретало усталое выражение, какое бывает у человека, который задерживается на рабочем месте допоздна и проводит бессонные ночи.
Но поддерживали ли люди связь с Рузвельтом? Дос Пассос не задавал этого вопроса. У людей нет определенного способа выражения своей поддержки или понимания между выборами, за исключением ответа на вопросы, которые формулирует кто-то другой. С этой точки зрения доверие общественности к Рузвельту как к человеку и президенту довольно высокое. Но больше доверяли его опыту и профессионализму, чем идеалам и целям войны, которые он провозглашал. Так, на вопрос в июне о главной причине поддержки переизбрания Рузвельта в 1944 году большинство избирателей указывали на его «необыкновенную способность руководить страной в нынешней и будущей ситуациях». Другие ценили его прежние успехи в решении внутренних проблем. Лишь горстка людей отметила в президенте яркую личность, выдающиеся способности. Доктор «выигрыш войны» и в самом деле заслонял от людей перспективу, общественное сознание смутно представляло себе долгосрочные цели.
Идеологии формировались и закалялись в горниле страха и напряжения. В отличие от англичан и русских у американцев как народа не было опыта либо перспективы борьбы за спасение своей жизни или страны от иностранных агрессоров. Большинство американцев даже в самые мрачные дни Пёрл-Харбора не опасались вторжения и тем более поражения. Отличались они друг от друга лишь в ответах на вопрос, сколько понадобится времени, чтобы выиграть войну, причем большинство считало возможной победу над Германией в один-два года. Но корни американского оптимизма и безразличия к идеологии лежали глубже, возможно в том, что Д.У. Броган охарактеризовал в середине 1944 года как оптимизм людей, которые победили врага более грозного, чем Германия и Япония, – туземную Северную Америку.
Страна создала особый вид армии, с присущими ей национальным духом, институтами, традициями и ресурсами. Американская армия – это армия страны, девиз которой – «истреби, возьми или умри»; страны, которая точно так же, как накопила огромную экономическую мощь, завоевав особый вид монопольного положения, копила военную мощь для решающего удара. Это армия технически оснащенной страны, с колоссальными ресурсами и производственным потенциалом. «Другие страны, менее удачливые относительно геополитического положения и ресурсов, более обремененные феодальными и дворянскими традициями, более приверженные почитанию и дисциплине, могут и должны вести войну иначе». Американцев интересовала не формальная сторона, но живая сила, ресурсы, тыловое обеспечение, – не моральные, но реальные победы.
Живая сила, ресурсы, тыловое обеспечение… Адмиралы и генералы подъезжали в своих лимузинах через ворота к Белому дому и направлялись в кабинет Лихи, либо в картографическую комнату, либо в Овальный кабинет. Военные полицейские, в белых крагах, поясах и перчатках, патрулировали среди ближайших к Белому дому военных объектов, казарм за зданием Государственного департамента, выстроившихся на фоне монумента миру. Его воздвигли после Первой мировой войны. Женщины, в военной форме вспомогательной службы флота, расположившиеся в прогулочной зоне, развесили сушить свое постиранное нижнее белье на каменных перекрытиях памятника Вашингтону. Военные лагеря расположились вдоль верфей ВМФ, Пентагона и аэропорта. Погибшие воины покоились в могилах на Арлингтонском кладбище.
Через город проходили бесконечные автоколонны, останавливаясь у пунктов назначения, которые располагались вдоль улиц. По сторонам шоссейных и железных дорог к северу и югу от столицы размещались обширные зоны хранения грузов, аэродромы, больницы, штабеля, склады, военные лагеря, военные заводы, порты, испытательные полигоны. В грузовых портах армии людей и горы оборудования накапливались, сортировались, распределялись и отправлялись на старых коммерческих судах, на кораблях «Либерти» и «Виктори», на лайнерах типа «Куин Мэри», превращенных в транспортные суда и способных перевезти целую дивизию. В пунктах назначения за морями люди и снаряжение выгружались в новые лагеря и склады, перераспределялись, загружались и направлялись на фронт: артиллеристы, саперы, медицинский персонал, интенданты, повара, торпедисты, представители административных служб, корректировщики зенитного огня, капелланы.
У линии фронта живая сила и военные грузы разветвлялись по корпусам и дивизиям; далее поступали в полки, двигались вдоль извилистых русел рек, по проселочным дорогам и горным тропам в роты, взводы, отделения. В конце длинною пути, который совершали военные поставки от американских военных заводов, находился строй солдат – с простоватыми лицами, в мешковатых мундирах. Этих солдат едва отличишь от земли, в которую они зарывались, – на вид довольно хрупкая боевая линия, которая держалась и продвигалась вперед, пока позволял запас прочности. Но он состоял не в крохах снаряжения, поступавших солдатам, а в колоссальном технологическом потенциале, сосредоточенном за линией фронта.
Американские солдаты – трудяги. Их наступление менее всего походило на карнавальное шествие, а атака на противника производилась отнюдь не блестящими стройными рядами. Порой солдаты и офицеры вели бой в голливудской манере – штыками и пистолетами, но большей частью продвигались ползком на животе, совершали внезапные атаки на укрепленные точки противника, тащили на себе свое вооружение, поливали врага огнем, швыряли в него гранаты. Так происходило движение вперед. Если укрепленный пункт держался, они вызывали подкрепления, запрашивали больше осадной техники, ждали, требовали артиллерийской поддержки, обработки укреплений врага минометами крупного калибра, корректировали убийственный огонь и снова ждали… Таково «лезвие» войны, прославлению которого посвящали свои
