Наций, но что значат эти усилия без совместной вооруженной борьбы?
Наиболее решительные сторонники этой точки зрения за пределами России – трое политических консерваторов, антикоммунистов и военных ортодоксов: Генри Стимсон, Джордж Маршалл и Дуайт Эйзенхауэр. Как новый глава реформированного отдела военного планирования сухопутных сил, Эйзенхауэр последовательно выступал за концентрацию американских сил в Англии, территория которой представляла собой ближайший, наиболее безопасный, пригодный и выгодный в стратегическом отношении плацдарм для концентрированного удара в тыл немцам.
«Мы должны идти воевать в Европе, нам нужно прекратить растрачивать по всему миру ресурсы и, что еще хуже, время, – доказывал он. – Если мы заинтересованы в сохранении России, спасении Ближнего Востока, Индии и Бирмы, нам нужно начать нанесение мощных ударов с воздуха по Западной Европе с последующей высадкой там сухопутных войск – и как можно скорее».
Стимсон и Маршалл решительно поддерживали Эйзенхауэра, несмотря на разброс мнений в министерстве обороны. Планы вторжения в Северную Африку, разработанные на переговорах «Аркадия», были отложены, тем более что немцы добивались успехов в Ливии. В конце марта Стимсон писал президенту:
«Джон Шерман говорил в 1877 году: „Единственный способ возобновить уплату звонкой монетой – это возобновить уплату“. Точно так же единственный способ перехватить инициативу в войне – это взять ее на себя.
Я советую: как только ваши начальники штабов подготовят удовлетворяющие вас планы наступления на севере, вам следует послать эти планы со специальным представителем, которому вы доверяете, и показать их Черчиллю и его военному совету как американский проект, который вы предлагаете и намерены реализовывать, если его примет Англия… Покончив с этим, вам следует затем энергично заняться перераспределением финансовых средств в пользу развития морского транспорта и подготовкой плавсредств для решающей высадки сил вторжения. Последний вид работ осуществляется сейчас на довольно дилетантском уровне. Его нужно подстегнуть, пользуясь чрезвычайностью военной обстановки, с установкой на завершение не позже сентября…»
В конце марта Стимсон, Маршалл и компания подготовили два плана открытия второго фронта. Одним планом предусматривалось подготовить к апрелю 1943 года для массированной переброски через Ла-Манш в Европу ряда дивизий (в количестве от 18 до 21), включая бронетанковые, мотопехотные и авиадесантную. Был разработан мобилизационный план и для более ограниченной операции, с использованием втрое меньшего количества войск, – на осень 1942 года. Содержание второго плана выдавало озабоченность армии, как бы Советы не стали к этому времени либо слишком слабы, либо слишком сильны. Его предполагалось привести в действие в случае неминуемого разгрома русских в отсутствие второго фронта. «В этом случае удар должен рассматриваться как жертва ради общего дела». Выполнение плана предусматривалось, в случае если оборона немцев в Западной Европе ослабнет до критического уровня.
Первого апреля 1942 года Стимсон и Маршалл принесли свои планы в Белый дом. Их беспокоило, как отреагирует на эти планы президент. В предыдущие встречи он продемонстрировал, по их мнению, склонность с явной готовностью откликаться на многочисленные нужды союзников, рассеянных по всему свету, и своих командующих региональными группировками войск. Стимсон опасался, что президент поддастся и теперь «соблазну распыления сил». Маршалл называл привычку Рузвельта оценивать новые операции «манипуляцией собственным мундштуком». Но на этот раз они обнаружили, что шеф готов к ним прислушаться. Что бы ни происходило, он понимал важность поддержки русских и их боеспособности. Президент не только одобрил удар через пролив, но решил также послать Гопкинса и Маршалла в Лондон посоветоваться с Черчиллем. Решение президента «знаменует памятный день войны», записал Стимсон в дневнике в апрельский День дурачеств.
«То, что сообщат Вам Гарри и Джордж Маршалл, я поддерживаю умом и сердцем, – писал Рузвельт через три дня Черчиллю. – Ваш и мой народы требуют открытия второго фронта, чтобы ослабить давление на русских; люди достаточно мудры, чтобы понимать: русские сегодня убивают немцев и уничтожают их военной техники больше, чем мы с Вами, вместе взятые. Если даже планом не будет достигнут полный успех, сохранится великая цель…»
Американцы, обнаружив в Лондоне, что Черчилль живо интересуется их планами, направили Рузвельту послание с оптимистическим прогнозом – есть перспектива подписать соглашение. На самом деле Черчилль отнесся скептически к идее ранней широкомасштабной переброски войск на континент через пролив и напрочь отвергал чрезвычайный десант осенью 1942 года. Взыграли все его старые страхи: боязнь еще одного отчаянного десанта с большой вероятностью его разгрома и спешной эвакуацией войск, как в Галлиполи; опасения брать на себя обязательства, прежде чем американцы выделят крупные контингента сухопутных войск и авиации, память о кровавой бане во Франции в Первую мировую войну. Как обычно, он увлекался идеями периферийных операций – в данный момент лелеял идею вторжения в Северную Норвегию. Военачальники Черчилля, особенно Брук, подкрепляли страхи и сомнения премьера мнениями военных экспертов. Впрочем, вопреки обыкновению Черчилль не выражал свои взгляды в резкой, откровенной форме. В принципе он допускал удар через пролив, но обставлял свое согласие оговорками и ограничениями. На данном этапе он не хотел ни обескураживать своего союзника Сталина (в конце концов, он еще может пойти на какую-то сделку с Гитлером), ни огорчать своего друга Рузвельта (что, если он уступит требованиям общественного мнения и сконцентрирует силы США в Тихоокеанском регионе, забросив стратегию «приоритет Атлантики»).
Лондонские встречи проходили во время победоносных операций японского флота в Бенгальском заливе. Снова и снова в воображении Черчилля всплывали мрачные картины завоевания японцами Индии и их встречи на Ближнем Востоке с немцами. На самом деле эти воображаемые картины оставались страшилками: японцы не планировали вторжения в Индию. В данный момент они направлялись как раз в противоположную сторону для проведения флотом операции в центральной части Тихого океана и развязывания рокового конфликта у Мидуэя. Гитлер слишком увяз в России, чтобы решать какие-либо стратегические задачи на Ближнем Востоке. Немцы и японцы не имели даже общей стратегии.
И все же Черчилль предчувствовал смертельную угрозу. Потерять 400 миллионов индийских подданных его величества – это позор; позволить немцам и японцам обменяться рукопожатиями в Индии или на Ближнем Востоке – значит допустить «безмерную катастрофу». Рузвельт сомневался, что противники обменяются рукопожатиями, но был убежден: Черчилль глубоко переживает свою ответственность за судьбу этого огромного уязвимого региона, подвластного империи.
Порадовавшись, что Черчилль явно поддерживает план открытия второго фронта посредством десанта через пролив, президент обратился к щекотливому делу – посвятить Кремль в проблемы и возможности реализации плана. К сожалению, писал он Сталину, слишком большие пространства мешают нам встречаться. Рузвельт выражал надежду, что следующим летом они проведут несколько дней вместе, рядом с общей границей двух стран у Аляски, но до этого, он надеется, Сталин пришлет Молотова, чтобы обсудить «крайне важное военное предложение, касающееся использования наших вооруженных сил таким образом, чтобы облегчить положение на вашем критическом Западном фронте».
Неделей позже Сталин ответил, что пошлет Молотова «для обмена мнениями по вопросу организации второго фронта в Европе в ближайшем будущем». Он также надеялся на личную встречу. Рузвельт отнесся с удовлетворением к перспективе прибытия очередного комиссара по иностранным делам, полагая, как всегда, что проблемы и недоразумения лучше всего разрешаются путем переговоров лицом к лицу. «Знаю, что вы не против того, чтобы я был зверски откровенным, – писал президент Черчиллю несколько недель ранее. – Поэтому говорю вам, что, по-моему, лично я могу вести дела со Сталиным лучше, чем ваш МИД или мой Государственный департамент. Сталин не любит манеры ваших высокопоставленных лиц. Ему кажется, что я лучше, и надеюсь, он останется при своем мнении и в дальнейшем…»
Молотов прибыл в Белый дом в полдень 29 мая 1942 года. Он приехал в США в состоянии неопределенности и настороженности, о чем свидетельствовали пистолет, хранившийся (вместе с сосиской и куском черного хлеба) в его багаже. Комиссар покинул Москву раздраженным задержкой военных поставок США, отклонением этих поставок на другие фронты и проволочками в планах, касавшихся второго фронта. По пути в Вашингтон Молотов сделал остановку в Лондоне и подписал с Иденом мирный договор на
