французской флотилии, потопив «Жан Барт» на якорной стоянке и десяток других кораблей. Среди многих отличившихся в тот день американских военных моряков – лейтенант Франклин Д. Рузвельт, офицер- артиллерист на эсминце.
В последующие дни отец молодого Рузвельта, вернувшийся в Белый дом из Шангри-Ла, с удовольствием занял бы место сына, садившего из орудий простым методом Флэннагана. Сообщения из Алжира и Гибралтара свидетельствовали об осложнении и усилении опасного развития политической обстановки. Заместитель Эйзенхауэра генерал Марк Кларк прибыл в Алжир 9 ноября, в разгар бомбардировки города нацистской авиацией, в надежде остановить конфронтацию. Туда прибыл также Жиро, которому Рузвельт давно «обещал» место главы администрации в Северной Африке. На следующий день Кларк встретился с Дарланом. Американский генерал, подобно своему шефу в Гибралтаре, тяготился политическими аспектами войны. Он поделил французских руководителей на хороших парней и тех, кого в рапортах Эйзенхауэру обозначал аббревиатурой ТСД – «трусливые сукины дети». Прямолинейная тактика Кларка имела немедленные последствия. Дарлан хотел подождать до получения более определенных указаний из Виши, но под давлением Кларка отправил от имени маршала приказы прекратить огонь в Оран и Марокко, где Ноге передал приказ войскам как раз вовремя, предотвратив американский штурм.
Одно дело добиться прекращения огня, опираясь на боевые части Кларка, другое достичь реальной цели Рузвельта – обеспечить активную поддержку французами наступления на немцев и итальянцев к востоку. В продолжавшихся переговорах с Кларком Дарлан имел на руках несколько сильных карт: кажущееся доверие к нему маршала, влияние на офицеров чиновников и колонистов, возможность тянуть время в противовес острой необходимости для Эйзенхауэра как можно скорее умиротворить Северо- Западную Африку и мобилизовать французов на поход в Тунис, до того как там укрепятся немцы. Большая ставка в игре – французский флот в Тулоне. Очень быстро обнаружилось: американская разведка преувеличивала реальную и потенциальную поддержку, которой пользовался среди французов Жиро. Его просто считали диссидентом. К счастью, сам Жиро осознавал свое политическое бессилие и выражал готовность командовать войсками в Африке под руководством Дарлана.
Пока Кларк и Дарлан вели переговоры, Гитлер действовал с присущей ему энергией. Встретившись в Мюнхене с Лавалем, фюрер потребовал от Виши немедленно открыть порты и авиабазы Туниса для использования войсками «Оси». Лаваль еще раз провозгласил свою фанатичную ненависть к большевизму, но только маршал Петен мог удовлетворить требование Гитлера. Фюрер немедленно отдал необходимые приказания. В полночь 11 ноября моторизованные части германской армии пересекли линию прекращения огня и оккупировали Южную Францию, не встретив сопротивления. Итальянские дивизии вошли на территорию Юго-Восточной Франции и Корсики. Страны «Оси» приняли меры для укрепления обороны Туниса, даже за счет армии Роммеля, отступавшей на запад под беспрерывными ударами войск Монтгомери.
Оккупация Гитлером оставшейся территории Франции способствовала преодолению тупика в Алжире. В то время как Петен публично отдавал Дарлану приказы продолжать сопротивление, адмирал мог утверждать, что маршал действует по принуждению и в каждом отдельном случае посылает тайком приказы противоположного содержания. Вскоре переговоры завершились. Эйзенхауэр, совершивший кратковременный визит в Алжир, Кларк и Мэрфи договорились с Дарланом, Жиро и другими местными французскими руководителями, что Дарлан будет политическим главой и сохранит пост командующего флотом. Французы окажут активную помощь в освобождении Туниса, а другие вопросы станут решаться путем дальнейших переговоров. Американцам, находившимся в месте событий, соглашение казалось разумным и надежным, – во всяком случае, в нем не было ничего, способного произвести политический взрыв на родине.
«Проститутками пользуются. Их редко любят. Еще реже уважают». Сделка с Дарланом последняя и худшая в длинной цепи торгов и уступок, которые уже ослабили и продолжали ослаблять демократические силы. «Соединенные Штаты ждут от народов мира лояльности только к одному – честной и мужественной демократической политике». Африка вызвала «историческое столкновение двух концепций политического поведения: „охранительной“ или прагматичной концепции, долго поддерживавшейся президентом, и концепции, которая утверждает необходимость продуманной, последовательной политической линии». Но то, что казалось несомненно разумной военной целесообразностью, оборачивалось дорогостоящей политической ошибкой. Дарлан стал первым квислингом Америки. Умиротворение пробивало путь через трудности.
Так высказалась Фреда Кирхвей, редактор и издатель газеты «Нэйшн»; но она выразила также чувства большого числа либералов, идеалистов и независимых американцев, возникшие у них после получения вести о сделке с Дарланом. Прозвучали резкие влиятельные голоса Уолтера Липпмана и Дороти Томсон. Еще более резко отреагировали представители либеральных и левых кругов Великобритании. В обеих странах возмущение проникло в высшие государственные сферы. Обеспокоенный возможным негативным влиянием сделки с Дарланом на престиж и моральный дух де Голля, Иден довел Черчилля до того, что премьер воскликнул:
– Во всяком случае, Дарлан не так несносен, как де Голль!
В Вашингтоне Стимсон был так встревожен подобной реакцией, что пригласил домой своих лучших либеральных друзей – Моргентау, Франкфуртера, Маклейша, – чтобы разъяснить им ценность сделки с военной точки зрения. Его доводы не убедили Моргентау; он эмоционально обличал Дарлана как деятеля, продавшего в рабство тысячи людей, и как англофоба, – нет, цена сделки слишком высока. Министр финансов показался Стимсону «подавленным» настолько, будто вовсе забыл о войне. Если Франкфуртер и имел какие-то дурные предчувствия в отношении сделки, то нигде не зафиксировано, что он делился ими с президентом.
В этот вечер Стимсон оказал большую услугу президенту, когда узнал от Элмера Дэвиса, что Уилки собирается осудить на форуме нью-йоркской «Геральд трибюн» руководство США за посулы французам свободы и одновременное сохранение у власти их поработителя.
– Должны ли мы оставаться спокойными, когда обнаруживаем, что долговременный курс правительства на умиротворение режима Виши ведет к своему логическому результату – сотрудничеству с Дарланом, этим орудием Гитлера?
Позвонив своему однопартийцу по телефону менее чем за час до произнесения им речи, Стимсон убедил его умерить свой критический пыл, чтобы не подвергать опасности жизнь 60 тысяч солдат. Уилки возмутился, обвинил Стимсона в посягательстве на его свободу, но, исчерпав свои запасы негодования, согласился высказаться более сдержанно. Его речь ограничилась бичеванием привычного объекта критики – Государственного департамента. Президент слышал выступление Уилки по радио и позднее позвонил по телефону Стимсону, чтобы поздравить министра обороны.
В соответствии с железными законами междоусобной вражды чем больше американцы обхаживали Дарлана в Алжире, тем больше они отталкивали от себя де Голля в Лондоне. Лидер «Свободной Франции», вначале пришедший в восторг от высадки союзников в Африке, охладел к союзникам, когда они провели переговоры с представителями Виши. Он считал сделку с Дарланом политически близорукой, а также коварным замыслом США, добивающихся послевоенной гегемонии.
– Все честное во Франции остается на моей стороне, – говорил де Голль.
Он посетил адмирала Старка и сделал лишь одно замечание:
– Соединенные Штаты вправе оплачивать предателей, но не ценой чести Франции.
Старк отказался принять это на счет своей страны. Черчилль метался между стремлением к активизации боевых действий против «Оси», политикой признания и сотрудничества с де Голлем, а также неприязнью к Дарлану англичан и даже членов его собственного правительства. Он стремился каким-то образом помочь Эйзенхауэру, в то же время давая ясно понять, что сделка с Дарланом исключительно американское предприятие.
Вначале подобные настроения, казалось, Рузвельта не трогали. Он получил от Эйзенхауэра телеграмму весьма определенного содержания. В ней подчеркивалось, что разрыв с Дарланом имел бы своим следствием пассивное, а возможно, и активное сопротивление французских войск, была бы исключена возможность использования французского флота в Тулоне и военной поддержки французами союзников. На Рузвельта эта телеграмма произвела столь сильное впечатление, что он зачитал ее текст Гопкинсу с выражением, словно защищал своего командующего вооруженными силами в Европе перед судом
