И сам умрет в урочный час. И снова слуги каганата На пьедестал поднимут нас! Старик сумасшедший Видишь? Бархатная книга... Тихо! Все в ней мертвецы. Пали первой жертвой Ига Рода Русского отцы. Дети, матери их, жены Казнены Иль съел их Голод. Сорок лет шли похороны. Торжествует серп и молот. Есть на Белом море остров. Там кровинушка моя. Слышал я, Что там не просто Трудовые лагеря. Перековывают веру У детей там и монахов Иноверцы изуверы Пулей, голодом и Страхом. Слыщишь, Как звенят их цепи? На страницах книги кровь! Это маленькие дети В самой страшной из неволь! Тихо! Не спугни! Их души Копошатся между строк. Помолюсь, А ты послушай,— Вдруг ответит мне Сынок? Рассказ капитана Я шел норд-ост. Была зима. Монахов вез в трюмах на муки. Охрана мучилась от скуки. И был мой пароход — тюрьма. Я помню, был тогда обед, Когда узнав координаты, Мой замполит, брюнет пархатый Мне в сургуче подал пакет. Я вскрыл пакет. Там был приказ: При рандеву открыть кингстоны, Попам устроить похороны. Эсминец встречный снимет нас. Я каюсь! Молод был, бездумен! Как молодые все — жесток. Я сам открыл кингстоны в трюме И ледяной впустил поток. Команда села на баркас, А я, как пишется в романах, Про долг последний капитанов, По судну шел в последний раз, Я ждал, что паника там будет, Когда раздался крик: 'Вода! Мы тонем, братия, беда! Спаси, Господь! Спасите, Люди!' Вдруг чей-то голос скорбно, строго Призвал к причастию монахов, Послушников, седых экзархов
