Тайные убийцы

— Легче измерить успех человека в бизнесе, чем измерить… вернее, увидеть… воспринять… Вы понимаете, что я пытаюсь сказать.

— Я хочу, чтобы вы это сказали.

Консуэло задвигалась на своей половинке кресла, сделала глубокий вдох.

— Я уравновешиваю свои промахи как личности, показывая миру свои блестящие достижения в бизнесе.

— И что же для вас означает успех?

— Это мое прикрытие. Благодаря ему люди мною восхищаются, а если бы они узнали, кто я на самом деле и что я совершила, они бы меня презирали.

— Ваши трое детей ночуют в отдельных спальнях?

— Теперь да. Двум старшим нужно собственное пространство.

— Когда вы смотрите, как они спят, с кем вы проводите больше всего времени?

— С младшим, Дарио.

— Почему?

— Мы с ним по-прежнему очень близки.

— У него большая разница в возрасте с остальными?

— Он на четыре года младше Матиаса.

— Вы любите его больше, чем двух других?

— Я знаю, что не должна бы, но это так.

— А внешне он больше похож на вас или на вашего покойного мужа?

— На меня.

— Вы всегда наблюдали, как спят ваши дети?

— Да, — ответила она и задумалась. — Но это… обострилось… в последние пять лет, после того как убили мужа.

— Раньше вы смотрели на них по-другому, чем теперь?

— Прежде я смотрела на них и думала: это — мои прекрасные творения. Только после смерти Рауля я стала сидеть рядом с ними, я даже на какое-то время поместила их всех в одну комнату, — да, и именно тогда появилась боль. Но это не была какая-то дурная боль.

— Что вы имеете в виду?

— Не знаю. Не всякая боль — плохая. Как и не всякая печаль ужасна, как и не всякое счастье — это замечательно.

— Расскажите подробнее, — попросила Агуадо. — Когда печаль не бывает ужасна?

— Иногда меланхолия — желательное состояние. У меня были романы с мужчинами, и эти романы удовлетворяли меня, пока они продолжались, а когда они заканчивались, я грустила, но осознавала, что это к лучшему.

— А в каких случаях счастье — это не очень замечательно?

— Не знаю, — ответила Консуэло, крутя в воздухе свободной рукой. — Может быть, когда женщина выходит из зала суда и говорит, что она «счастлива», потому что ее сына-убийцу приговорили к пожизненному заключению. Я бы не назвала это…

— Я бы хотела, чтобы вы применили это к себе.

— Моя сестра думает, что я счастлива. Она видит во мне здоровую, богатую, преуспевающую женщину с тремя детьми. Когда я сказала ей о наших сеансах, она поразилась: «Если уж спятила ты, на что же тогда надеяться всем нам?»

— Но когда вам кажется, что ваше счастье — не настолько замечательное?

— Это я и имею в виду, — проговорила Консуэло. — Я должна быть счастлива, но это не так. У меня есть все, что только может пожелать человек.

— А как насчет любви?

— Мои дети дают мне всю любовь, какая мне нужна.

— Так ли это? — усомнилась Агуадо. — Не кажется ли вам, что дети забирают очень много любви? Вы — их путеводная звезда в процессе воспитания, вы учите их и вселяете в них уверенность, чтобы они могли освоиться в этом мире. В ответ они вознаграждают вас беспричинной любовью, просто потому что приучены это делать, но они не знают, что такое любовь. Вам не кажется, что дети по природе своей чрезвычайно эгоистичны?

— У вас нет детей, Алисия.

— Мы встречаемся не для того, чтобы говорить обо мне. И не всякая точка зрения, которую я высказываю, — моя собственная, — ответила Агуадо. — Вы считаете, что без взрослой любви жизнь может быть полной?

— Может. Такой вывод делают для себя очень многие женщины, — сказала Консуэло. — Спросите у всех этих избитых жен у нас в Испании. Они вам скажут, что любовь может оказаться смертельной.

— Вас не отнесешь к породе избитых.

— Не физически.

— Вы страдали когда-нибудь от психологического насилия мужчины?

По телу Консуэло прошла дрожь, и пальцы Агуадо соскочили с ее запястья. Консуэло подумалось, что содержание этой беседы она словно бы хранит где-то в другом месте. То, что она говорила, конечно, оставалось и у нее в голове, но при этом оно покоилось в замкнутом пространстве и было обнесено ограждением. Но теперь эта ограда каким-то образом сломалась. Словно бешеные коровы поняли хрупкость барьеров, вырвались наружу и начали с топотом носиться вокруг нее. На нее нахлынул вчерашний безотчетный ужас. Чувство распада на части — или страх того, что наружу выйдет что-то хранившееся под замком?

— Успокойтесь, Консуэло, — сказала Агуадо.

— Не знаю, откуда этот страх. Я даже не понимаю, связан ли он с чем-то, что я говорила, или это какие-то подводные течения, которые вдруг прорвались на поверхность.

— Постарайтесь выразить это словами. Это все, что вы можете сделать.

— Я стала сама к себе относиться с подозрением. Я начинаю думать, что у меня в жизни есть большая часть, которую я заполняю или, по крайней мере, как-то прикрываю иллюзиями: я придумала их сама, чтобы можно было двигаться дальше, не останавливаться.

— Большинство людей предпочитают иллюзорное состояние. Проще жить той жизнью, которой нас кормят телевидение и журналы, — ответила Агуадо. — Но это не для вас, Консуэло.

— Откуда вы знаете? Может быть, уже слишком поздно все ломать, а потом строить заново.

— Боюсь, вам уже поздно останавливаться, — заметила Агуадо. — Вот почему вы в конце концов пришли сюда. Вы как человек, который шел по переулку и увидел голую ногу, торчащую из мусорного бака. Вы хотите об этом забыть. Вы не хотите иметь к этому отношения. Но, к сожалению, вы видели эту ногу чересчур отчетливо, и вам не будет покоя, пока вы не распутаете это дело.

— Я пришла сюда из-за этого человека на площади Пумарехо, из-за моего странного… влечения к нему, которое для меня опасно. Мы поговорили о других вещах, которые с этим не связаны, и я чувствую, что мне некуда идти. В том смысле, что у меня в голове нет безопасных мест. Только работа позволяет мне отвлечься, но это временно. Даже мои дети теперь несут в себе опасность для меня.

— Все это взаимосвязано, — проговорила Агуадо. — Я вытягиваю ниточки из спутанного клубка. Рано или поздно мы найдем первопричину, и, когда вы ее увидите и поймете, вы сможете зажить более счастливой жизнью. Это станет наградой за ваши теперешние страхи.

Инес проснулась, вздрогнув от ужаса. Она моргнула, мгновенно окинув взглядом комнату. Эстебана не было. Его подушка не была смята. Она оперлась на локоть, откинула простыню. Боль заставила ее всхлипнуть. Она задыхалась, точно бегун, который бережет силы для очередного круга. Для следующего уровня боли.

Похоже, эта поза тоже не была безболезненной. Ей пришлось искать новый способ уложить тело,