—Ну?
Крошка Ти с трудом перевел дух.
— Я не знаю, кого ты имеешь в виду, — сказал он, — кругом полно Джимми.
— А как насчет того, который предлагает желающим свой зад на Лоренс-авеню? Зеленые глаза? Милашка?
Дуайт улыбнулся и заговорил тихо, почти шепотом:
— Помоги себе, парнишка. Помоги себе исцелиться.
Крошка Ти почувствовал, как все в нем онемело.
— Не знаю такого, — прошептал он.
— Может быть, это освежит твою память, — сказал Дуайт, глубоко затягиваясь сигаретой и прикладывая оранжевую головку к бедру Крошки Ти. Крошка Ти вскрикнул, метнулся на кровати, обжигающий жар сгустил его боль до абсолютной плотности.
Дуайт рассмеялся.
— Ну, так как насчет Джимми?
Слова Крошки Ти полились водопадом:
— Я сказал тебе. Я его не знаю. Ты должен мне поверить.
Выражение лица Дуайта — снисходительное презрение, окрашенное насмешкой, — оставалось все тем же. Он снова глубоко затянулся, но на этот раз горящий конец сигареты он прижал к яичкам Крошки Ти. И держал горящий конец прижатым к чувствительной плоти мошонки несколько секунд. Они показались несколькими часами.
Крошка Ти кричал, боль и жар прокатывались по его телу, как тысячи игл. Он пытался сопротивляться, но Дуайт удерживал его в лежачем- положении, сильно надавливая рукой на грудь. Наконец он отстранил сигарету и оставил Крошку Ти задыхающимся в волнах боли, которые все слабели, слабели. От запаха паленой кожи его мутило.
— Теперь припоминаешь?
Жмуря глаза, сжимая веки, Крошка Ти покачал головой из стороны в сторону: «нет».
— Если ты не хочешь, чтобы эта чертова штука выжгла тебе глазные яблоки, ты скажешь мне.
Крошка Ти поднял глаза на ухмыляющееся лицо Дуайта: сигарета свисала с его губ.
— Его зовут Джимми Фелз, и мы...
Крошка Ти заговорил.
Уор Зон, возможно, и слышал что-то на уровне подсознания. В конце концов, Крошка Ти был его лучшим другом и, наверное, самым близким существом за всю его короткую жизнь. Вряд ли он не слышал его стонов на расстоянии нескольких футов. Но Уор Зон теперь вообще ничего не видел, не слышал, не осязал, не ощущал. Он лишился даже обоняния. Уор Зона больше не существовало.
В глубинах его существа оставалось некое укромное местечко, где он мог укрыться. Возможно, это было такое место, где его друг Рэнди был все еще жив. А может быть, то, где мать все еще заботилась о нем, кормила его... до того, как отец начал свои игры с заключением его в чулан.
Но где бы оно ни было, Уор Зон скрывался там и отключался прежде, чем мог видеть убийство своего друга. Все, что он оставил себе, — это черную раковину, которая с каждым днем становилась все менее и менее материальной.
Он не замечал даже своего тюремщика, когда тот стоял над ним, просил его подняться и поесть, пугая, что иначе он станет настолько слабым, что даже не сможет дышать.
Но единственное, что видел Уор Зон, — это темнота. Даже в ослепительном свете лампочки в сто ватт, которая раскачивалась в подвале, отбрасывая тени и свет.
Темнота.
Глава 16
Карла Фелз посмотрела в окно. Сквозь покрытые копотью стекла все выглядело причудливо: университет имени Лойолы, ближе — муниципальные дома (обреченные на слом, чтобы освободить место для новой застройки), дома, как две капли воды похожие на тот, в котором жила она, на забитой транспортом Кенмор-стрит. Карла поднесла к губам сигарету — увы, руки сильно дрожали. Неужели это от водки? Или от не оставляющей ее депрессии? Но только выпивка помогала ей унять дрожь в руках.
Снег, выпавший накануне, таял. Мокрые улицы были скользкими от снежной кашицы. По обочинам дороги громоздились бурые холмики, покрытые налетом глины и сажи.
Будни, не позже девяти утра (Бог знает, какой точно день). Карла плеснула еще немного водки в стакан и сделала маленький глоток — еще и еще один, — не переставая смотреть в окно, как бы впитывая глазами картину за окном.
Звонок напугал ее, и она расплескала водку прямо на свой розовый купальный халат.
— Дерьмо, — тихонько выругалась Карла, раздумывая, кто бы это мог быть. Если этот подонок Тим, то она не собирается с ним разговаривать, во всяком случае сегодня. Нет, она не собиралась препираться с ним снова. В последний раз, когда она вышвырнула его отсюда, то пообещала себе, что это навсегда. Точка. С нее довольно его непотребства и оскорблений. Она встала, бросив взгляд на домофон: пусть ответит и тогда она точно узнает, кто там, а потом решит, открывать дверь или нет.
Но это оказался Джимми.
Для сына у нее всегда есть время. Она нажала кнопку.
— Привет, Карла, — сказал Джимми с порога.
— Ну, входи. — Карла надеялась, что зубная паста, Которую она торопливо жевала, пока он поднимался по лестнице, заглушит запах перегара. Она обняла сына, ощутив, как к ней прижались его хрупкие косточки. — Ты что-то худеешь.
Джимми прошел в комнату мимо нее.
— Весь в делах. Знаешь, это съедает много энергии.
Он плюхнулся на диван и наклонился, чтобы зажечь сигарету.
— Мне бы так хотелось, чтобы ты не курил.
— А что у тебя в руке?
Карла посмотрела на свою сигарету, докуренную почти до фильтра. Сколько она уже выкурила? А встала всего час или два назад.
— Ну, я ведь старше тебя.
— Верно. И настолько же умнее. — Джимми хмыкнул.
— Что ты этим хочешь сказать? — Всегда получалось так, что ее тринадцатилетний сын брал над ней верх.
— Ничего. — Джимми откинулся на спинку дивана и, затянувшись сигаретой, стал разглядывать потолок.
Карла села рядом с ним, отвела прядь волос с его лба.
— Так как же твои дела? Все в порядке?
Джимми пожал плечами:
— Думаю, все нормально.
— Ты больше не мотаешься по улицам с клиентами?
— Я пытаюсь с этим покончить. Давно уже этим не занимаюсь.
— Это хорошо. Это хорошо.
Они долго сидели молча. Карле очень хотелось вернуться в спальню и опрокинуть стаканчик, который она оставила на подоконнике. Но она знала, что Джимми этого не одобрит.
Каждый раз, когда она видела сына (а это случалось все реже и реже), она ожидала, что он будет выглядеть старше. Ей хотелось бы знать, что он пробивается по жизни без нее... и выглядеть должен как мужчина. Но рядом с ней сидел на диване все тот же малыш, который когда-то сиживал на полу посреди гостиной с колодой карт и терпеливо пытался построить из них замок. Она потянулась к нему и провела пальцами по его волосам, думая: Бог мой, я и не знаю, о чем с ним говорить. Она наблюдала, как он курит, и видела его блуждающий взгляд по комнате.
Когда он был здесь в последний раз? Неужели прошло несколько месяцев? Она не могла вспомнить. Ее пронзило чувство вины: она ведь редко думает о нем. Ее слишком волновали собственные неурядицы,
