галопом степного скакуна, так и я летел мыслью и словами, подобно табунной лошади, совсем забыв об элементарной вежливости, и не желая слушать оппонента, профессор это понял, смирился с неизбежным, со скукой поглядывая, в окно.
— Но суть дела даже не в трактовке, тех или иных исторических фактов, — продолжал я, не обращая внимание на профессорскую обструкцию, — а в том, что история двух народов: русского — понимая под этим словом не только славянские, но и иные неславянские племена, составляющие население русских княжеств; и татарского — как объединение части азиатских народов и не только кочевых, начиная с 1237 года, слилась в единое целое, независимо от того нравится нам это или не нравится. И именно с учетом того, что мы фактически стали одним народом, и объединены, не только по государственно- территориальному признаку, и надо ставить изучение нашей общей истории, а не делать в учебниках акцент, на «страшных» татар и героическую борьбу против них, русского народа. — Я начал постепенно выдыхаться снизил темп говорильни, а потом и вовсе сник.
— Полагаете, что новый прорыв в исторической науке свершили? — начал взнуздывать меня, корифей, — ничего нового в том, что вы сказали, нет. Всем серьезным историкам, это давно известно. Вероятно, — язвил он меня, — вы недостаточно хорошо знаете историографию, изучаемого периода. Вам не мешало бы вдумчиво почитать Гумилева. Так, что любезный, вы напрасно тратили свой запал. Я помню, что на эту тему еще с Ефимовым говорил, о цивилизационном выборе России, на рубеже тринадцатого — четырнадцатого века, он тогда новый роман планировал написать и как раз на историческую тему. Впрочем, вам это имя вероятно не о чем не говорит?
— Ученый палеонтолог, писатель, — Опять Ефимов, прямо судьба что ли, меня с его памятью меня сталкивает. — Мне как раз это имя о многом говорит, — продолжил я интересующий меня разговор, — А вы, что хорошо его знали?
— Не скажу, что очень хорошо, но были у нас общие интересы связанные как раз с историей, — ответил профессор, и тон его утратил язвительность, — Незадолго до его кончины, мы как раз о цивилизационном выборе России и говорили. Он очень интересные мысли излагал. О формирование российского народа, я тогда еще только аспирантом был, и его энциклопедические знания, очень большое впечатление производили. Жаль, что после его смерти, почти все его бумаги пропали, — вздохнул профессор.
— Вероятно, были причины, — заметил я. Рассказывать профессору об истории, которую мне поведал Торшин, я не собирался.
— Причины, — скривился профессор, — Ефимова якобы обвинили, в шпионаже, его бумаги чекисты изъяли. Глупость и шпиомания, нашего славного КГБ.
— Вы точно знаете, что его обвинили в шпионаже? — спросил я, — что до КГБ то там в то время дураков не много было, и шпиоманией эта организация в семидесятые годы, уже не страдала.
— Слухи такие по Москве ходили, — развел руками профессор, — а точно наверно никто и не знает.
— Ну, профессор, — решил поддеть его я, — вам как историку, оперировать слухами, не к лицу, ненаучный это подход.
Как ученый, профессор был повыше меня, не то что на голову, а на останкинскую телебашню, что без особого труда и доказал.
— В основе слуха всегда лежит факт, — в лекционной академической манере начал, доказывать мне неуместность моего сарказма профессор, — то, что КГБ проводило обыск в квартире Ефимова, и изъяло часть его документов, это факт. То, что не было внятного объяснения, этим действиям, это факт. А это говорит о том, что ничего противоправного не нашли, следовательно, версия о шпионаже с треском провалилась. А если эта версия провалилась, а другую не выдвинули, разумного внятного объяснения не дали, то работу чекистов санкционировавших и проводивших обыск, иначе как глупостью и шпиоманией назвать сложно. Вот так-то. Впрочем, существует и другая версия, о том, что Ефимов осуществлял подпольную антисоветскую деятельность, и за это его сначала убили, а потом, попытались вычеркнуть из списка ученых, и не печатать как писателя.
А вот версия о том, что Ефимов был диссидентом, была для меня новостью.
— А какие основания у вас есть, что бы утверждать, что Ефимов был диссидентом? — спросил я.
— Я не утверждаю, а только выдвигаю версию, — профессор был раздражен, моей бестолковостью, — вы надеюсь, знаете о разнице между версией и непреложным установленным фактом?
Я промолчал и только обиженно засопел, об этой разнице, будучи юристом, я знаю не только из детективов. Корифей принял мое молчание, за знак смирения, и смилостивился над моим заблудшим и слабо образованным разумом.
— У меня есть знакомый, он был в семидесятые годы, инакомыслящим, получил за антисоветскую деятельность срок, так вот он утверждает, что Ефимов разочаровался в коммунистической идее, пытался, противостоять советскому режиму, и был убит, — пояснил корифей.
— И у него есть доказательства?
— Специально я этим не интересовался, так в разговоре с ним, к слову пришлось. А почему это собственно Вас так интересует? — профессор впервые с интересом посмотрел на меня, — Я полагал, что круг ваших интересов лежит в иной исторической эпохе.
— Нельзя останавливаться только на одном историческом периоде, в каждом, историческом факте из прошлого, надо всегда видеть его продолжение в настоящем, — процитировал я отрывок из научной статьи корифея, как я уже упоминал, память на тексты у меня хорошая, статьи почти дословно запоминаю. А ничем нельзя так польстить пишущему человеку, как приводить цитаты из его произведений. Профессор, доктор, корифей, не был исключением. Он не то чтобы размяк, но стал заметно доброжелательнее, снисходительнее к провинциальному нахалу, у которого может, быть, не все потеряно, раз, он читает умных людей.
— Ну, раз вы рассматриваете вопрос с этой позиции, то вам лучше самому спросить, этого господина, о фактах связанных с обстоятельствами смерти Ефимова. Зовут его Виктор Петрович. Позвоните, договоритесь о встрече. Запишите телефон, — профессор продиктовал мне номер, встал и вежливо выпроводил меня вон, — Замечания по вашей работе, я вам сделал, — это он о моей разгромленной многострадальной диссертации, — исправляйте, привозите, а там посмотрим… — обнадежил он меня, — а теперь мне на лекции пора…
Что-то в их грусти, одиночестве, было общее, у немолодого, отмотавшего пятилетний срок, за свои убеждения, человека, что вежливо пригласил меня войти, и офицера КГБ Торшина, у которого из-за убеждений, пусть и отличных от принимавшего меня человека, жизнь тоже была далеко не сахар.
— Вас интересует Ефимов? — спросил он у меня, наливая чашку крепкого свежезаваренного чая. Мы сидели на кухне, и время как будто повернуло вспять, та же газовая плита, фанерная мебель, посуда, что и в моей квартире в семидесятые годы. — Вы случайно не журналист? — поинтересовался он.
— Нет, — коротко ответил, я, и пояснил, — я историк, но на кусок хлеба как юрист зарабатываю. Мне интересны обстоятельства и причины смерти писателя. Они загадочны, неясны и породили много слухов.
— Вы знакомы с официальной версией? — поинтересовался, Виктор Петрович.
— Подозрение в насильственной смерти, — озвучил я постановление о возбуждении уголовного дела по подозрению в насильственной смерти гражданина Ефимова А.И., — только эта версия трещит, даже если ее подвергнуть элементарному правовому анализу. Первое, — начал загибать пальцы я, — расследование дела об убийстве подведомственно прокуратуре, а вело его КГБ, во-вторых, отправной точкой для возбуждения уголовного дела, должно быть или заявление в правоохранительные органы, или результаты, патологоанатомической экспертизы. Заявления не было, по крайней мере родственники Ефимова с таким заявлением не обращались, и вообще в деле нет никаких данных о заявителях, экспертизы тоже, ввиду того, что тело Ефимова кремировали, тогда что — же было причиной? Дело велось два года, а потом его прекратили в связи с отсутствие состава преступления.
— Выяснить, причины, — с грустью отделяя интонацией, каждое слово, проговорил Виктор Петрович, — да что тут выяснять. Убили его. Вам молодой человек, не понять в какое время мы жили.
— Почему же, — возразил я, — не такой уж я и молодой, а те времена прекрасно помню.
