— А раз помните, — жестко, уверенно заговорил Виктор Петрович, — то вы не удивитесь, что многие люди задыхались в обстановке коммунистического режима, тотальной бюрократии, полного бесправия и всевластия КГБ. Да именно задыхались, — повысил он голос, — но только единицы вставали на борьбу против режима, и Антон Иванович, был среди них. Он хотел в полный голос заявить о своей гражданской позиции, и у нас в стране и за рубежом. Власть этого испугалась, и его убили. А пока вели следствие, то запугивали всех его знакомых, таская их на допросы в КГБ. А чтобы упаси Бог, кто не заподозрил, об истинных причинах его смерти, то пустили грязную клевету, о том, что ученый и классик советской литературы — был английским шпионом.
А манера речи и формулировочки то у него как в присно памятные годы конца восьмидесятых, начала девяностых годов двадцатого века: «коммунистический режим», «бесправие и всевластие КГБ». Даже эмоциональный накал сохранился, с тех митинговых времен.
— Простите, Виктор Петрович, но конкретные факты у вас есть? Или это только ваше предположения? Вы лично были знакомы с Ефимовым, он вам говорил о своем намерении заявить, о несогласии с существующим строем? — глядя на возбужденное лицо собеседника, спросил я.
— Какие конкретные факты? Где я мог их взять в то время! Все факты находятся на Лубянке. Не забывайте, что мы жили под неусыпным контролем КГБ, в обстановке беззакония! Лично я Ефимова не знал, но в лагере, где мотал срок, был заключенный, который утверждал, что знал о намерении Ефимова, заявить о своих убеждениях, и что он сообщал ему об этом в письмах. И потом мне достаточно было прочитать роман «Время буйвола», чтобы понять, Ефимов был антикоммунистом. И во многом благодаря таким людям, монстр — коммунизма канул в лету.
— А с людьми, которые лично знали Ефимова, вы были знакомы? — продолжал задавать вопросы, я. Чай в чашке остывал, не до него было, — Кто из его знакомых был осужден за антисоветскую деятельность? Кому из них «монстр» КГБ поломал жизнь? Насколько я знаю, его супругу и сына, к уголовной ответственности не привлекали. Или вы только от третьих лиц о его антикоммунистической деятельности слышали? И вы простите, но мне не верится, что в условиях тотального наблюдения со стороны КГБ за известными лицами, Ефимов мог вести антисоветскую переписку, перлюстрация для того времени, было обычным делом, и Ефимов не мог об этом не знать.
Многолетняя привычка и профессиональный навык участия в судебных заседаниях сказались, я задавал вопросы, Виктору Петровичу, так же как свидетелю на судебном заседании. В Уголовно — процессуальном кодексе такие вопросики так и называются — допрос.
Виктор Петрович замялся, потом рассердился и, не отвечая, по существу заданных вопросов (вот и опять юридическая терминология вылезла), холодно спросил:
— Вы что красно — коричневый? — Я замотал головой, не красным, никаким иным цветом, окрашиваться не собираюсь. А Виктор Петрович напористо продолжал, — Не понимаете, что в таком деле прямых доказательств быть не может. Я уверен, понимаете, просто убежден, что Ефимов был антикоммунистом, и именно поэтому его убили.
— Тогда почему не стали убивать остальных диссидентов, среди них было немало очень известных людей и в нашей стране и за рубежом. Почему их деятельность безусловно с пропагандисткой точки зрения опасная для Советской власти, не вызвала таких смертельных действий со стороны КГБ?
Ну, что я в самом то деле пристал к человеку! Видно же, что толком он ничего не знает, а повторяет слухи, говоря юридическим языком выдвигает версию, но доказать ее не может. Зачем я тревожу его память, ну верит человек, и флаг ему в руки. Тем более человек то достойный, не боялся за свои убеждения, пострадать, а в то время было ох как не просто открыто заявить о своем несогласии, с руководящей и направляющей ролью КПСС.
— Вы как прокурор, вопросы задаете, — улыбнулся Виктор Петрович. Нет, право слово, не только достойный, но и отлично воспитанный человек, другой бы на его месте, меня бы просто выгнал, взашей. — Нет у меня ответов на ваши вопросы, — признался он, — и логику сотрудников КГБ, мне трудно понять.
— Так не КГБ же такие вопросы решало, — возразил, я, — Они действовали в предложенных обстоятельствах, и ничего более.
— Ничего более, предложенные обстоятельства, — грустно повторил Виктор Петрович, — вот поэтому я пять лет, в мордовских лагерях и гнил. Из-за предложенных обстоятельств. Партия сказала: «Надо!», КГБ ответил: «Есть», — и с горечью закончил, — Одно слово, Советская власть.
— В КГБ тоже было много порядочных людей, — я вспомнил Торшина, его рассказы о своих товарищах, — Да и Советская власть была не так уж плоха. Дурдома конечно хватало. Но мои родители бесплатно благоустроенную квартиру получили, зарплата была у них хорошая, машину купили, в санатории лечиться и отдыхать ездили, я каждое лето в детских оздоровительных лагерях отдыхал, за символическую плату, отлично время проводил. Высшее образование было бесплатным. А теперь? Нет СССР, сдох «монстр — коммунизма» по вашей терминологии. Что лучше стало? Может духовный и материальный подъем общества идет? Вы же сами все видите Виктор Петрович! Вы за это пять лет, гнили в лагерях? Да вас использовали, и выкинули как…, — я сдержался, и не использовал, рвущиеся с губ, матерные сравнения.
Ну, зачем я так! Разве этот порядочный, деликатный, хорошо воспитанный человек, в чем-то виноват. Нет. В том, что произошло в конце двадцатого века в нашем разлюбезном отечестве, виноваты мы все, с нашей героической привычкой показывать кукиш, власть предержащим, так чтобы они этого не видели, с нашей вечной и бессмысленной надеждой, что кто-то, что-то, сделает за нас.
Дальше мы уже мирно пили чаек, сменив тему, беседовали о литературе девятнадцатого века, от моего предложения сбегать за бутылкой, Виктор Петрович отказался. Потом я рассказывал ему об Афганистане, он мне о мордовских лагерях. Только в рассказах наших, не было зубовного скрежета, героического пафоса, а только юмор, приправленной печалью об ушедших товарищах, и былом времени. Времени нашей молодости.
За разговором я понял что, было общего у этого диссидента и правозащитника, и полковника КГБ Торшина, они остались гражданами Советского Союза, хоть и умерла эта страна, но они остались, каждый по своему, верны ей, несмотря ни на что. Да и я наверно тоже. Может именно поэтому, и легко нахожу с ними общие темы для беседы, и не чувствую скуку в их обществе, когда они рассказывают «о делах давно минувших дней».
Обратный билет был куплен, за проживание в гостинице, уплачено и, подсчитав оставшиеся деньги, я решил шикануть в ближайшем ресторане, и пригласить на встречу Ивлева. Я ему позвонил, представился, пригласил отужинать. Он любезно согласился, мы согласовали место и время, и вечером я отправился в ресторан.
В баре, где я решил подождать Ивлева, цены меня приятно удивили, приятно в том смысле, что как следует выпить, на мою наличность было невозможно, следовательно, трезвый образ жизни мне был гарантирован. Со скучающим видом, не выдавая охватившей меня ценовой паники, я заказал кофе.
— Скучаешь? — размалеванная девица присела рядом за стойку, и заказала коктейль с мудреным названием, — Может, поразвлечься хочешь?
— Нет, — равнодушно ответил я. Скажу честно, девицы такого рода, меня никогда не прельщали.
Но девица, вероятно, прошла курсы маркетологов, и решила творчески применить полученные уроки. Отказ клиента от товара означает, что он просто не знаком с его качеством, и не понимает, как этот товар ему, ну просто жизненно необходим. Значит, его надо в этом убедить, а для этого и существует наука маркетинга. Вероятно девица плохо училась, и меня она совершенно не убедила, хотя и старалась. Через пятнадцать минут, бармен подал мне кофе, а девица безнадежно махнула рукой. Отчаяние, девицы разделили двое молодых людей, которые подошли ко мне и тот, что повыше сказал:
— С тебя пятьсот баксов.
— Это за что же? — непритворно удивился я.
— Девочка с тобой время тратила? — спросил молодой менеджер, и сам себе ответил, — Тратила, а время деньги, время этой девочки стоит пятьсот баксов. Плати!
Наверно виной всему мой безнадежно провинциальный вид, сухощавое телосложение, и печальный
