празднике зрелости, когда он впервые доказал, что он взрослый мужчина. За окном земля радостно стонала в объятиях дождя, который заполнял впадины и припадал к возвышенностям. Деревья были полны им до самых корней.
Небу танцевал, стройный, узкобедрый, с сильными икрами и широкими плечами, блестевшими, как старое вино, при неясном свете. В его плавных движениях возникла угрожающая вкрадчивость тигра; казалось, он предъявляет права на эту комнату: он проводил рукой по простыням, касался кончиками пальцев безделушек на туалетном столике, кружевных вещичек, висевших на спинке стула, — и вдруг мечты оставили его. Он обернулся, и глаза его встретились с глазами женщины.
Она скакала под дождем, намокшее платье плотно облегало тело; он видел длинные сильные ноги, ямочки ключиц и гордые, как Вавилон, груди. В ее руке была съежившаяся от воды фетровая шляпа. Бронзовые волосы, отяжелевшие от капелек воды, упали на плечи. Негр, подавшийся назад, как кошка перед прыжком, был воплощением юной мужественности. Кончиком языка мсабу слизнула с губ дождевую воду.
Путь становился все круче, как бывает при переходе склона в плато. Небу поднимался, как горец, широко размахивая ногами и ставя стопу перпендикулярно склону. Это не требовало большого напряжения и сохраняло силы. На плато он побежал снова. Он вынул из сумки плод гуавы, разломил его и сжал половинки в ладонях, чтобы можно было высосать его на ходу.
К завтрашнему дню он должен догнать белого. Белый в джунглях был настоящим ребенком. Он пользовался компасом, чтобы найти дорогу домой, в то время как самая глупая овца, как бы далеко она ни зашла, всегда знает дорогу к своему загону. Хороший способ наказать белого — это завести его в джунгли и бросить там без компаса. Он погибнет наверняка. Точно так же как черный, которого они заманивают в города, где он, шляясь по зловонным улицам, окончательно сбивается с пути и теряет дорогу в джунгли. Но этот белый принадлежит ему, завтра он будет выглядеть совсем красиво. Это предопределено.
Жизни всех сыновей Великого предопределены, так же как жизнь Ниери. Ураган Ниери был больше горы, он громогласно ревел на своем пути, но его мощь была только шуткой, ибо кончился он ничем. Он вонзал зубы в каменья, огромные, как двадцать домов, он сметал с лица земли целые деревни. Но, отбушевав, разве не кончился он в море? Так было предопределено. То же самое и с людьми.
У женщин мудрость земли, которая вскармливает ничтожную колючку и прекрасную пинию, льва и ягненка и при этом никогда не проигрывает. Лев ест ягненка, который ест траву, которая в конце концов поглощает льва. И даже когда еженощно женщин ранят мужчины, они наполняют свои раны жизнью, будущей порослью. Эта страна, его Африка, была женщиной: посмотри, как скоро в омытых дождем расселинах вырастает трава.
Даже теперь он отчетливо помнил, как, отгоняя страхи, говорила с ним мсабу богатым языком своего тела. Он помнил неуверенные движения ее рук, даривших, даривших. Они цвели прекрасными цветами, а дождь колотился в окно. А тем временем в Момбасе на узких мощеных улицах, проложенных в старину арабскими завоевателями, негры-полисмены приступали к спасению детей английских солдат из полузатопленных школьных зданий.
«Этот розовощекий — дурак, и все розовощекие — дураки», — говорил себе Небу на следующее утро. Он бежал, высокий, величественный, с клинообразным торсом, и ноги его резали воздух, как ножницы. Иссиня-черное тело сияло здоровьем, лицо было бесстрастно, как маска. Он давно уже сбросил матросскую куртку и затянул рукава вокруг пояса так, что она болталась на бедрах, как юбка шотландца.
Небу хорошо выспался. На ужин был кролик, зажаренный меж раскаленных камней бездымного костра. Затем он устроился в развилине дерева и, проснувшись с первым лучом, бросился по следу. Солнце вставало, небо было огромным и синим, вершины деревьев сияли. Он с гордостью думал о том, что если вчера он пустился в путь по холодному следу, то сегодня он идет по совсем теплому. Завтра след будет обжигать пятки. Все говорило, что белый идет медленно.
Земля — это книга, по которой ты учишься читать.
В этой книге рассказано все о людях, животных, птицах, путях луны и формах деревьев.
И только тогда, когда ты узнаешь все об истерзанных тропах лесных племен, ты сможешь расширить их, покрыть бетоном и обставить бензоколонками.
«Все розовощекие — дураки, — говорил себе негр, спеша по следу. — Они приходят, смеются над нашими богами и говорят нам: не стучите в барабаны перед идолом, он давно оглох. Затем они приносят своего бога, перед которым они курят ладан и жгут свечи. Их так же мало, как камешков в пригоршне, и все же они говорят нам, многочисленным, как песчинки Килиндини: сиди на своем месте, пока тебя не позвали на кофейную плантацию… И вот такие дураки чувствуют себя хозяевами нашей страны.
Великий, дай нам длинные ножи!»
Он бежал по узкой тропинке на болоте, протоптанной в тростнике его неуклюжей жертвой. В его глазах блестела жестокость.
«Наверно, он жирный и тяжело дышит: на нем кожаные ботинки, а в рюкзаке — банки сардин…» Однако он думал о ноше белого с уважением, ибо там есть винтовка. Он будет горд убить свою жертву. Он сложит песню о своем подвиге и в старости будет петь ее внукам.
Но он не гордился бы, если бы ему пришлось убить бвану Гибсона, потому что однажды принес несчастье этому белому. Он никогда больше не прикасался к мсабу.
Но она заставляла вспоминать о себе с гневной нежностью, и он с голыми руками пошел бы на львов во имя этой женщины. Небу надменно полагал, что солнце любит самый малый цветок и иногда, раздвигая заросли, гладит его своей светлой рукой.
Однажды утром, войдя в столовую, бвана Гибсон увидел, как он ставит вазу с циниями у ее прибора. Что-то в движениях черных пальцев, обнявших вазу, встревожило бвану, он отставил цветы в сторону и, раздраженно смеясь, проговорил:
— Да этот черный парень влюблен в тебя, Эдит! Смотри, как он увивается вокруг тебя.
Она спокойно ответила:
— Я знаю.
И бване Гибсону ничего не оставалось, как приступить к завтраку, пробормотав в ложку:
— Будь осторожна с ними. В Найроби ходят слухи о какой-то гадости. Что-то вроде террористической банды.
Долгое время о нем не говорили ни слова, потому что все были встревожены событиями в Найроби. Ни слова до той ночи, когда кедры, каштаны и оливы рыдали в объятиях бури и падали с переломанной спиной, когда реки бушевали над тем, что когда-то было дорогами, когда бвана Гибсон сошел с ума.
Небу врос в землю. Он не шелохнулся. Пальцы сжимали панга. С вершины скалы на поляну спрыгнул леопард. Он стоял боком, изучая след, голова его была повернута в сторону Небу. Нож в ладони дышал, совсем живой. Небу напрягся, как лук перед выстрелом. Не сводя пристальных желтых глаз с Небу, леопард медленно обнажал клыки. Дьявольский взгляд не отрывался от негра, тяжелый хвост медленно ударял по бокам. Небу похолодел при мысли, что леопард рассматривает черты его лица. Внезапно зверь прыгнул в заросли, в его движении было столько прихотливой жестокости! Дорога освободилась. Небу почувствовал облегчение.
Жестокая морда леопарда странным образом напомнила ему бвану Гибсона. Таким был бвана, когда он стал зверем, когда он кричал и бил прекрасное лицо мсабу, обессилевшей после родов. Стоя на улице под проливным дождем, Небу видел это в щель между занавесками.
Время было за полдень, но высоко в горах было прохладно. Ветер настиг Небу, когда он бежал по голому гребню, и ему пришлось снова надеть матросскую куртку. Шерсть согревала плечи. Паутина травы смыкалась при каждом шаге, в ней виднелись черные ягоды. Длинные ноги были поршнями под плоским, мускулистым животом. Он бежал весь день, утоляя жажду у родников. Теперь он горел нетерпением. Он
