Роберт Рид
Рокси[1]
Она меня будит без пяти пять утра. Входит в комнату, позвякивая жетонами ошейника и стуча когтями по старым дубовым половицам, и скулит — так тихо, что никто, кроме меня, не услышит.
Я кое-как усаживаюсь на кровати, вяло спускаю с нее ноги, натягиваю брюки и обуваюсь в новые кроссовки — привычная обувь раздружилась с изгибом стопы и ахилловым сухожилием. Какое-то время вожусь в ванной, затем иду в прихожую и вынимаю из шкафа теплую куртку. Собака внимательно следит за мной, в ее движениях и взоре легко угадываются энтузиазм и эгоистический интерес. В потемках возле двери я вежливо командую «сидеть» и «место», чтобы застегнуть на шее, которая с каждым днем угрожающе худеет, строгий ошейник с шестифутовым поводком.
Как и прежде, прогулки нам в радость, хоть и проходят они теперь мирно — без дерганья поводка, без свар с другими собаками. В начале марта в шестом часу утра царят мгла и покой под холодным ясным небом. Ярко горит Венера, узок месяц. Взяв курс на парк, мы пересекаем четырехполосное шоссе, шагаем в южном направлении мимо футбольного поля, поворачиваем на запад, снова на юг и оказываемся на узкой асфальтированной пешеходной дорожке. Днем здесь побывали сотни собак. В городе давно принят закон насчет поводка, и я его послушно блюду. А вот закон насчет уборки мусора нов, поэтому лишь немногие собачники носят с собой фонарики и полиэтиленовые мешки. На том месте, где моя сука справляет нужду вот уже четырнадцатый год, она отмечается и в этот раз, и я опускаюсь на колени, чтобы исследовать результаты и констатировать: стул относительно тверд, хоть и чересчур пахуч.
Что ж, денек начинается неплохо.
Мы идем дальше на юг, к белым деревянным ступенькам. С некоторых пор собака не жалует лестниц, но все же взбирается по ним достаточно резво. Вот мы на широкой велосипедной дорожке — это ее любимая территория. Весною в стриженой траве гнездятся кролики, и ей каждый год удается находить норки, набитые ушастой мелюзгой.
Однако нынешним утром ни одному крольчонку не доведется погибнуть в собачьих зубах.
Ниже по пешеходной дорожке шагает старик с немецкой овчаркой. Тони, басистый джентльмен, обычно машет нам издали и не упускает случая поболтать. Ему нравится смотреть, как Рокси скачет, а она от этой парочки просто без ума. Но сейчас они не замечают нас в потемках, а я не в настроении окликать. Они уходят вперед и сворачивают к шоссе, а когда на пешеходную дорожку спускаемся мы, Рокси замирает и, учуяв запах приятеля, тихонько скулит от огорчения.
Возвращаемся домой. Собаке пора принимать лекарство. Ей прописаны проин от ночного недержания мочи и метронидазол против диареи. Обычно она принимает полную дозу метронидазола, но несколько недель тому назад мы пережили тяжкую ночь, когда она не могла успокоиться ни дома, ни снаружи. Без малейшего повода лаяла, а это совсем не в ее привычках. Возможно, ее сводили с ума высокие звуки. Ветеринар предупредил, что возможны припадки, и метронидазол способен повысить их вероятность и усугубить остроту протекания. Вот почему нынче утром я даю ей только полпорции.
Я маскирую снадобье горстью вонючей консервированной еды, предназначенной для гериатрических собак. Она нетерпеливо ждет, чтобы управиться с пищей в один глоток, да с каким смаком ест, даже линолеум вылизывает.
Около шести я беру стакан апельсинового сока и спускаюсь на цокольный этаж, к себе в кабинет. Компьютер включается без проблем. В почтовом ящике куча электронных писем, но ни одного важного. В поисках новостей пробегаюсь по сайтам, посвященным науке и мировым событиям. «Скай энд телескоуп» вывесил крошечную статейку об астероиде неопределенных размеров, замеченном на неуточненной орбите. Астрономы пронаблюдали за ним две ночи, и вот свежайший вывод: диаметр небесного тела, возможно, достигает километра, и через два года оно пройдет очень близко к Земле, вероятность столкновения один к шести тысячам.
«Но это соотношение не окончательное, — посулил астроном. — Так бывает всегда. Как только мы получим более точные данные, угроза обязательно исчезнет».
Когда я ухаживал за своей будущей женой, она работала газетным репортером в Омахе. С ней я познакомился, потому что в ту пору дружил со многими журналистами. Как-то знойным летним вечером мы оба оказались на праздновании Четвертого июля, разговорились в клубах порохового дыма, и Лесли упомянула о купленном ею недавно щенке сибирской лайки.
Я с ухмылочкой признался, что меня всегда привлекали ездовые собаки.
— Тогда тебе надо познакомиться с Рокси, — сказала она.
— Почему Рокси?
— Фокси Рокси, — объяснила моя будущая благоверная. — У нее рыжий окрас. По мне, так вообще на собаку не похожа. Ни дать ни взять громадная лисица.[2]
Оказалось, что у ее собаки рыже-белый с бурым оттенком окрас и вдобавок темно-рыжая маска на узкой морде, подчеркивающая одухотворенность голубых глаз. В первый свой визит я не застал Лесли дома, но сука, гулявшая на заднем дворе, разволновалась при виде меня невероятно. Лайки вообще-то наихудшие сторожевые собаки в мире. Рокси была тогда четырех-пятимесячной, с короткой шерстью, крупным костяком и длинными ногами. Сидя за воротами, закрытыми на цепочку, она слизывала соль с протянутых мною пальцев. И вдруг улеглась на брюхо, изображая послушание. Но ее хозяйка могла подойти в любую секунду, поэтому я не решился отворить ворота и выпустить на свободу потомка волчьего племени.
Так что я просто ушел, провожаемый жалобным воем, который у всех людей на милю окрест вызывал один и тот же вопрос: «Что за негодяй так истязает несчастную божью тварь?»
