У Тони голос низкий грудной, как у радиоведущего, а у этого слабый, почти девичий тенорок. К тому же он был очень худ и одет чересчур тепло.
— Вы Тони? — пришлось мне спросить.
Он кивнул с улыбкой: — Да. — И пояснил: — Это из-за химиотерапии.
Мне стало очень неудобно. И грустно.
— Но все-таки держусь вертикально, — добавил он с потугами на гордость.
Я от всего сердца пожелал ему удачи, и мы с дочкой пошли в гастроном за молоком и пакетиком «Эм- энд-эмс».
Через несколько дней холодным ранним утром, еще нет и пяти, Рокси останавливается в нескольких футах от нашей поворотной точки. Устремляет на меня многозначительный взгляд и, дождавшись встречного внимания, смотрит на широкие белые ступеньки. Она не утомлена, то есть не больше обычного. Но дает понять, что не настроена подниматься по лестнице.
Мы поворачиваем и идем домой под звездным небом с яркой Венерой и ломтиком Луны.
Я не знаю, почему плачу на ходу. И не просто плачу, а рыдаю, надеясь, что никто из собачников не попадется навстречу и не увидит меня в таком состоянии.
Мне очень хотелось пригласить Рокси на массовый забег. Идеальным вариантом казался городской февральский пятимильник с подходящим названием «Бег животных». Прошлая зима выдалась слишком теплой, а в эту я был настроен очень серьезно. Однако в феврале накануне мероприятия пришел арктический фронт и развеял мои надежды. Перед тем как лечь, я велел собаке спать крепко, мол, утро нам предстоит очень хлопотное.
Но такой стужи я все же не предвидел. Выбравшись из-под одеял и глянув на градусник за окном, я ахнул: минус десять! И лютый ветер, враз заработаешь обморожение. Своему носу я плохого не желал и уж тем более не хотел лишиться его ради пятнадцатого места в каком-то провинциальном забеге. Потому остался дома, пообещав себе и собаке, что в следующем феврале нам обязательно повезет.
Вот только вскоре после этого Рокси прекратила бегать на длинные дистанции.
Свои желания она доводила до моего сведения разными способами. Не являлась на зов. Притворялась спящей или хромающей. Или, если к нам в дом заходил кто-нибудь из приятелей-бегунов, радостно встречала его, а затем демонстративно залезала в оконный проем и усаживалась на ляжки в приятной тени.
Лесли слушала мои ответы на собачьи вопросы и удивлялась:
— Как тебе удается понять, чего она хочет?
— Глаза. Позы. Движения тела. В этой лайке говорит все. Да ты разве сама не видишь?
Она не видела ничего.
На протяжении года с лишним Рокси совершала лишь короткие неторопливые пробежки. Но вот осенним днем, когда я одевался в кабинете, она вдруг подошла к двери, повернула голову ко мне и застыла в этой позе. Дождавшись моего внимания, посмотрела на поводки, висевшие на крючке.
— Нет, — ответил я. — Я на длинную.
Разницу между длинной и короткой дистанциями она понимала.
И все же голубые глаза не отрывались от покрытого белой солью шестифутового поводка.
Я сказал, по какой дороге хочу бежать. Наши маршруты она знала наизусть.
— Уверена? — спросил я.
Она опустила грудь на пол и выгнула спину, потянулась, разминая мышцы.
— Ладно, пошли.
И до следующей весны она еженедельно пробегала по двадцать миль. А затем пришло тепло, и она бегать перестала. Навсегда.
Один из тех последних забегов получился особенным. Опять к нам пришел арктический фронт. Сначала мы направились на юго-восток, предоставляя сильному ветру толкать нас в спину. Но затем были вынуждены повернуть и двинуть к дому. Я уже не помню, по какой причине взял двадцатифутовый поводок, — наверное, чтобы она не лезла в сугробы. Рокси держалась впереди на предельной дистанции, натягивая ремень. Мы добрались до развилки тропы. Левая означала дом и тепло, а правая — еще мили на ледяном ветру. Собака оглянулась на меня, в глазах читался вопрос.
— Нет, девочка, — ответил я и добавил, что время вышло, пора домой.
Но она все-таки побежала вперед, остановившись только после того, как я остановился. Повернулась и упрямо посмотрела на меня. Было абсолютно ясно, чего она хочет.
— Замерз, — пожаловался я. — Мне тут уже неинтересно.
— Уверен? — спросила она, вскинув и опустив передние лапы.
— Да, малышка. Возвращаемся.
Я люблю вспоминать этот забег. Вспоминать, как посмотрела на меня Рокси: раздосадованно, сердито. Ее бледно-голубые глаза были очень красноречивы. Они принадлежали живой душе, страстной и решительной. А я, недостойный, посмел разочаровать такую замечательную собаку. Вряд ли я смогу когда- нибудь простить себе это.
Я и правда не знаю, как быть с Шелби.
Мы до сих пор ничего не предприняли. Когда дочки нет дома, мы с женой обсуждаем возможные варианты развития событий. Прикидываем, что можно сделать и чего нельзя. По последним намекам прессы, если астероид не промажет, удар придется по Западной Атлантике либо по нашему восточному побережью. Президент обещает помочь гражданам, насколько это в его силах, — спасибо ему за откровенность, хоть и мороз по коже от такого посула. Вряд ли есть смысл бросать дом, рассуждаю я. Через два года Калифорния и Новая Зеландия окажутся битком набиты беженцами. Но большинство людей даже не подумает перебраться в Небраску. Если выдастся непогожий март, со снегопадами и дождями, огненная буря может и не достигнуть нас. По крайней мере, это говорят сегодняшние очень приблизительные компьютерные модели. Никакого урожая собрать не удастся, об этом позаботятся пылевые тучи, которые закроют солнце, и кислотные ливни, но к тому времени мы накопим не одну тонну консервов и бутылок с водой. Из фермы родителей Лесли может получиться неплохое убежище, правда, зятю тошно думать о долгом пребывании среди упрямых твердолобых ослов, которые и друг с другом-то уживаются непонятно как.
Но есть шансы, что Шелби пролетит мимо.
Судя по вегасовским ставкам, в поведении этой крошечной планеты пока ничего не изменилось.
Сейчас начало мая, чудный теплый ветер, пора выводить собаку на прогулку. Дверь кабинета преграждают детские воротца, преодолеть их Рокси не может, силы не те. Она терпеливо ждет, когда я уберу препятствие и пристегну шестифутовый поводок к ее фиолетовому ошейнику с жетонами. Строгий ошейник остается висеть на крючке, он нам сейчас не нужен. От преднизона Рокси голодная, сонная и послушная. У меня была невеселая дискуссия с ветеринаром насчет доз и прогнозов. Теперь лайка глотает полтаблетки каждый вечер. Но если ей сильно нездоровится, она получает больше лекарства. О долговременных последствиях я при этом не думаю.
Она теперь просто чудо, а не собака. Ум остался ясным и острым. Недавно вела себя на утренней прогулке так, словно не понимала, где мы находимся, но это крайне редкий случай в нашей безмятежной жизни. Когда я отдаю команду, она исполняет. И объяснять, что от нее требуется, почти нет нужды. Погода отменная, и мы больше никуда не спешим. На полпути к парку встречаем пару, выходящую из огромного седана. Обоим лет восемьдесят, а может, и все девяносто. Хрупкая старушка говорит моей собаке:
— Ах, какая лапочка, просто красавица.
Я благодарю их от имени Рокси и от своего, и мы идем дальше.
Парк справа начинается с треугольной поляны, тут день-деньской выгуливают собак. Рокси делает свои дела в любимых местах, я ее хвалю за хороший стул. После чего мы берем курс на север, и в какой-то момент ко мне приходит мысль о пользе перемен. Неплохо бы пройтись до сосен, растущих возле поля для гольфа, однако я не уверен в силах лайки, а потому молчу, даже намеком не выдаю своего желания. Но когда достигаем обычной поворотной точки, Рокси идет дальше, не оглядываясь на меня. Минуем административное здание и спускаемся по узкому, крутому склону.
Совпадение? Или она мысли мои читает?
