Но, когда одна, с холодной башни Всё глядит она На поля, леса, озера, пашни Из высокого окна. И слеза сияет в нежном взоре, А вдали, вдали Ходят тучи, да алеют зори, Да летают журавли… Да еще — души ее властитель, Тот, кто навсегда Путь забыл в далекую обитель, — Не вернется никогда! 28 ноября 1908 — 16 мая 1914
Не могу тебя не звать, Счастие мое! Имя нежное твое Сладко повторять! Вся ты — бурная весна, Вся ты — мной одним пьяна, Не беги же прочь! Хочешь дня — Проходит ночь… Не избегнешь ты меня! Золотистая коса, расплетись! В эти жадные глаза заглядись! Долгожданная гроза, разразись! 30 ноября 1908
В зимний вечер, когда запирались С пронзительным визгом ставни, И зажигались В низенькой кухне лампы, Тогда звенели шаги, звенели шаги, Вдоль стены, на темной панели — шаги, шаги. Уже дети в постелях закутались, Их игры спутались; И деревня сгустила тени крыш Под колокольней; Колокол бросил в мир дольний из ниши Часы — один — и один — и два. И страхи, страхи без числа; Сердца стуки — вечерние звуки. Воля моя покидала меня: К ставне прильнув, я слушал томительно, Как те же шаги, всё те же шаги Уходят в даль повелительно, Во мглу и печаль, где не видно ни зги. Я различал шаги старушки, Фонарщиков, дельцов И мелкие шажки калечной побирушки С корзиной мертвых барсуков; Разносчика газет и продавщицы, И Питер-Хоста, шедшего с отцом, Воздвигшего вблизи распятья дом, Где золотой орел блестит на легком шпице. Я знал их все: одним звучала в лад клюка Часовщика; другим — костыль убогий Монашенки, в молитвах слишком строгой; Шаги пономаря, что пьет исподтишка, — Я различал их все, но остальные чьи же? Они звенели, шли — бог весть, откуда шли? Однообразные, как «Отче наш», они звучали ближе,
