— Вот так враль! — воскликнул Парсон.
«Я отказал потому что и сам не приготовил обоих в карцер за незнание урока. Выпустили в 2 ч. 28 м.».
— Что за чепуха! Надо быть просто дураком, чтобы записывать такую дребедень! — воскликнул Парсон.
— Ведь он не рассчитывал, что кто-нибудь прочтет ее, — заметил Тельсон. — Однако всего читать не стоит. Перейдем прямо к гонкам.
Парсон и Кинг согласились, и дневник был открыт на достопамятном дне.
— «Встал в семь часов пятьдесят минут, — начал Тельсон. — Пришел на молитву в 8 ч. без одной минуты, еще две минуты и я бы опоздал это было бы неприятно на молитве стоял рядом с Виндгамом, он потерял свой ножик и спрашивал меня не видал ли я его, Я сказал, что не видал он сказал…» Фу, какая канитель!
— Любопытно, что он говорит о гонках, — сказал Парсон.
— Если он будет продолжать так, как начал, то не доберется до нее во веки веков, — проговорил Тельсон, перелистывая книжку. — «Наказан за то, что разговаривал с Кингом в классе Кинг сказал Паррету что он ябедник».
— Что он там мелет? Когда я сказал это Паррету? Я сказал ему только, когда он меня спросил, что я не разговаривал, — проговорил обиженный Кинг.
— А, понимаю, — сказал Парсон. — Тут пропущено несколько слов. «Ябедник» относится к тебе, дружище. Надо читать так: «Кинг сказал Паррету, что он не разговаривал, а что разговаривал я; он, то есть Кинг, ябедник». Теперь совершенно понятно.
— Что же тут понятного? Никогда в жизни я на него не ябедничал. Проучу же я его!
— Ну, будет тебе. Перейдем лучше к гонкам, — заметил с нетерпением Тельсон. — А, вот они. «По случаю гонок после обеда уроков нет я рад. Тысячные массы народа на берегу я в фуфайке ждал 23 м. наконец тронулись, пока ждал я размышлял, как велик мир…» Кажется, это его постоянное размышление, — заметил Тельсон. — «…а я мал а Парсон самонадеянный осел».
При этом неожиданном обороте речи Парсон сильно покраснел, а Тельсон и Кинг расхохотались.
— «…Парсон самонадеянный осел…»
— Очень нужно по двадцать раз повторять одно и то же! — проговорил с досадой Парсон.
— «…Осел, — повторил Тельсон дрожащим от подавляемого смеха голосом. — Он воображает, что он великий человек, а сам не умнее меня и любит подводить других, он и Тельсон самые самонадеянные ослы во всей школе».
Этот двойной заряд так насмешил и чтеца и слушателей, что они долго не могли приняться за дневник. Описание гонок было не самостоятельное: оно было списано слово в слово с отчета о последних университетских гонках и при помощи помарок приспособлено к существующим обстоятельствам. Начиналось оно так:
— «Ровно в половине восьмого («восьмого» зачеркнуто и поставлено «третьего») мистер Сирль (изменено на «Паррет») подал сигнал и шестнадцать (оставлено без изменения) весел разом опустились на воду».
— Довольно этой дребедени, переходи к тому месту, где говорится о происшествии со шнурком, — сказал Парсон.
— «Не доходя одной мили до цели, оксфордцы отстали, и голубой (изменено на «синий») флаг очутился впереди».
Дальше шла собственная стряпня автора:
— «Парсон правит отвратительно он посадил свою шлюпку на мель и оборвал рулевой шнурок. Подозревают Ферберна и компанию, директорские взяли приз, а парретиты осрамились благодаря Парсону».
— Это, однако, уж слишком! Не я буду, если не поколочу его! — закричал рассерженный Парсон.
— Не забывай, что мы читаем дневник потихоньку, — заметил ему Тельсон.
Парсон угомонился, и Тельсон продолжал:
— «Новых гонок, говорят, не будет, кто-то там отказался от них, я говорил с Парсоном, он подозревает Тельсона или вообще кого-нибудь из ихних, это ужасно. Как ужасно все идет на свете. Виндгам не нашел своего ножа, я сочинил стихи и воспоминание о прошлом запишу их чтобы не забыть.
— Я всегда знал, что Бошер неумен, но не подозревал, что он до такой степени глуп, — сказал Тельсон, закрывая книжку и передавая ее Кингу.
— Право, это вовсе не так глупо. Я как-то пробовал писать дневник, так у меня ровно ничего не вышло, — сказал Кинг.
— Нельзя сказать, чтобы и у Бошера что-нибудь вышло. Однако надо отдать ему эту книжку. Подсунь ты ее ему так, чтобы он не заметил.
— Ладно, — сказал Кинг, пряча книжку в карман.
Едва он успел ее спрятать, как в коридоре послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и на пороге показался сам автор дневника.
Войдя в комнату и притворив за собою дверь, он проговорил торопливым шепотом:
— Вельчиты идут сюда, готовьтесь!
Надо было видеть магическое действие этих слов. В одну секунду и дневник и досада против его автора были забыты. Общая опасность сблизила опять всех четырех друзей.
— Сколько их? Как ты узнал, что они придут? — посыпались на Бошера вопросы.
— Я искал одну книжку, которую выронил на дворе, и слышал, как Кьюзек и Пильбери сговаривались напасть на нас. Кьюзек велел Пильбери подождать, пока он сходит и посмотрит, нет ли в нашем отделении кого-нибудь из старших. Они сейчас придут.
— Какое счастье, что ты их подслушал! — сказал Парсон. — Однако что же нам делать?
— Устроим им душ, — предложил Тельсон. Предложение было принято. С помощью гвоздя и бечевки жестяная кружка, полная воды, была подвешена к косяку двери и прилажена так, что должна была опрокинуться и окатить водой первого, кто войдет. В Вильбайской школе «душ» был такой общеизвестной военной хитростью, что заговорщикам было почти стыдно прибегать к ней; но время было дорого: неприятель был на носу. Впрочем, в виде добавочной предосторожности перед дверью, дюйма на три от пола, была протянута веревка, о которую непрошенные гости должны были обязательно споткнуться и полететь на пол. Кроме того, гарнизон крепости вооружился метательными снарядами — свернутыми полотенцами, туфлями и тому подобными вещами — и стал спокойно ждать осады.
Ждать пришлось недолго. Не прошло и пяти минут, как за дверью послышались крадущиеся шаги. Осажденные догадались, что это лазутчик неприятельского войска. Парсон сделал знак своим, чтобы молчали, и, взяв книгу, уселся за стол против самой замочной скважины. Шаги смолкли перед дверью и затем тихонько удалились. Главный корпус должен был прибыть с минуты на минуту.
Действительно, вскоре опять послышались шаги, но другие, тяжелые: было ясно, что неприятельское войско марширует в ногу, подражая твердой поступи взрослого человека, для того чтобы отвлечь подозрение. Осажденные переглянулись с хитрой улыбкой: их-то не проведут! Не бывало еще такого хитреца, который мог бы перехитрить парретитов.
Шаги остановились у двери. Ручка щелкнула, дверь отворилась, кружка опрокинулась и окатила водой мистера Паррета. В ту же секунду туфли, полотенце и губка полетели ему в лицо… Ошеломленный таким приемом несчастный наставник сделал шаг вперед в, споткнувшись о веревку, растянулся на полу…
Трудно сказать, что думал в эту минуту мистер Паррет; несомненно одно: чувства его были ничто в
