Точнее, в Карпатах, а еще точнее, на Буковине. Нет, не так. Это плохое начало. А нужно хорошее — это очень важно.
Изя подумал и начал заново:
— Так. Я расскажу тебе историю про мальчика по имени Якоб. Ему было семь лет, и он жил со своими родителями в маленьком городишке Австро-Венгерской империи. Якоб чуть не умер еще в младенчестве — он от рождения не мог нормально дышать. Врачи пытались его вылечить, но болезнь оказалась слишком тяжелой. Родители сидели у его кроватки день и ночь. И вот как-то они услышали, что в Вене есть очень искусный хирург, по имени Бронштейн, и что будто бы он спас многих больных, от которых другие врачи, даже самые знаменитые, отказались.
Слава этого хирурга была так велика, что записываться к нему на прием надо было заранее — за несколько недель, а то и месяцев. К счастью для маленького Якоба, доктор Бронштейн очень любил детей, а особенно обожал безнадежные случаи. Мама с папой написали ему письмо и были страшно рады, когда в ответ получили из клиники приглашение приехать на следующей же неделе. Но их удивила приписка в конце, сделанная рукой самого доктора и адресованная отцу Якоба: «Раз вы портной, захватите вместе с сыном мешок пуговиц». И подпись.
Родители ломали голову, что бы это могло значить. Ни до чего не додумавшись, отец сшил специальный мешочек и сложил в него все пуговицы, какие только смог найти: белые и цветные, металлические, деревянные и костяные. Пуговицы для брюк и сорочек, для пиджаков и военных мундиров и даже застежки-кнопки на всякий случай.
Когда маленького Якоба привезли в Вену, ему стало еще хуже — в большом шумном городе он совсем не мог дышать. Доктор Бронштейн посмотрел на него и решил оперировать немедленно.
Операция длилась четыре часа, родители Якоба извелись от беспокойства. Когда же наконец из операционной вышел доктор Бронштейн, весь взмокший, но сияющий, они зарыдали от счастья и бросились в объятия друг друга, потому что поняли — их сын спасен. Доктор Бронштейн объяснил им, что он присоединил к трахее ребенка маленькую трубочку, а к концу ее приделал костяную пуговку (которую выбрал из тех, что привез отец Якоба).
Этим концом трубочка была пришита к глотке, так что четыре дырочки, проделанные для ниток, исправно пропускали воздух в легкие. «Теперь у вашего мальчика все будет хорошо, — сказал хирург. — Жизнь его вне опасности. Но все же увозите его из города как можно скорее». Он посоветовал родителям перебраться в Карпаты, а точнее, на Буковину, где, как он считал, был здоровый для дыхательных путей воздух.
Прошло два года. Для родителей Якоба настало наконец спокойное время. Но самому Якобу приходилось нелегко. Благодаря пуговке, вживленной доктором Бронштейном, он мог нормально дышать, но воздух, просачиваясь через четыре дырочки, превращал пуговку в свисток.
Конечно, Якобу ничто не грозило, а звук, который издавал свисточек, был негромкий и даже вполне мелодичный, но из-за этого Якоб стал не таким, как другие дети.
Хуже всего было в школе. Хотя он так старался наверстать упущенное за время болезни, что быстро выбился в первые ученики. Учитель часто вызывал Якоба к доске, чтобы поставить в пример другим, но, когда он отвечал, слова его перемежались свистом из костяной пуговки. Это ужасно веселило его одноклассников, они дразнили бедного Якоба, и часто их насмешки были довольно жестокими. Вот почему в день, когда Якобу исполнилось девять лет, он решил бросить школу и стал целыми днями гулять по лесу.
А в тех краях ходила легенда, будто бы в самой чаще этого самого леса лежит некое королевство и правит им король, который умеет творить чудеса. Но как мудрый монарх, он сделал свое королевство недоступным для всех, и никто не мог приблизиться к его воротам. А охотников поглядеть на чудеса было немало, ведь слухи о короле-чародее разошлись далеко за пределы Карпат. Однако всех ждала неудача. В лесу жило множество невидимых существ, которые охраняли владения короля и очень метко стреляли камушками из пращей. Камни никогда не задевали человека, пожелавшего проникнуть в запретное королевство, но падали дождем в нескольких сантиметрах от него, так что ему не оставалось ничего другого, как только повернуть обратно.
Якоб тоже слышал о короле-чародее и все пытался зайти поглубже в лес, найти его и упросить совершить чудо из чудес: сделать так, чтобы злосчастный свист, который делает из него посмешище для всей школы, прекратился.
Много раз ему удавалось пробраться в чащобу, где не ступала нога человека, ведь он был маленький и проворный, как кошка. Но каждый раз его выдавало посвистывание, под ноги ему летели камушки из пращи, так что приходилось поворачивать назад. Однажды, когда на душе у Якоба было особенно тяжело, он сидел на большом камне у самой опушки, и вдруг, откуда ни возьмись, перед ним появился старец. Благообразный, как рисуют в книжках, а лицо так и светилось дивным светом. Якоб онемел от изумления — он понял, что это какое-то волшебство.
Странный старец спросил, отчего он так горюет.
— Я хочу умереть, — ответил Якоб.
— Нет, Якоб. — Незнакомец откуда-то знал, как его зовут. — Нет. Ты вовсе не хочешь умереть. Ты хочешь жить, но у тебя ничего не получается. И ты ищешь короля, чтобы попросить его о чуде. Но чудо надо заслужить.
Якоб ничего не понял, и старец растолковал ему свои слова:
— Знаешь, как обитатели леса узнают о твоем приближении? По особому, не похожему на птичье пение посвистыванию, которое вылетает из твоего горла. Птицы, заслышав его, умолкают, и эта тишина означает: идет Якоб. Вот как мы поступим. Будем встречаться по утрам здесь, около этого камня, и я буду учить тебя разным птичьим песням, по одной каждое утро. Так что ты научишься, не задерживая дыхания, превращать свист воздуха, который проходит через дырочки костяной пуговицы, в мелодию и сможешь без помех дойти до короля и просить его снизойти к твоей просьбе.
Так они и сделали.
В первое утро Якоб научился петь, как снегирь, нежно и протяжно. На другой день — щебетать, как славка. На третий — заливаться, как щегол. На четвертый — выводить мелодию, как коноплянка. Потом завивать тоненькие трели, как малиновка, и стрекотать, как птица-сверчок. Потом выпевать «чирль-чирль», как полевой жаворонок, «чок-чок», как камышовка, «чай-пить-чай-пить», как певчий дрозд. А еще как черный дрозд — «трак-трак-трак», и как синица-лазоревка — «зинь-зинь-зинь», и громко, как зяблик, — «фьють-фьють», и пронзительно, как кроха-королек, — «си-си-си». Затем настала очередь бойкого воробьиного чириканья, лопотанья пересмешницы-сойки, частого кряхтенья каменки. Выучился он и звонкому хохоту скворца, и тревожному крику желтой иволги, посвисту ласточки, болтовне сороки и кукованью кукушки.
Настал день, когда Якоб научился петь, как соловей, хрустальный колокольчик ночи. На следующее утро он, как обычно, пришел к камню, но старца там не было. Обучение окончено — сообразил Якоб. И, не теряя времени, пустился в путь.
Он ловил чутким ухом лесные звуки и, казалось, понимал, чтo поют птицы. Ему припомнились слова старика: «Просто слушай — и все будет ясно». Тяжкое испытание, к которому он готовился, обернулось веселой игрой, потому что он в совершенстве овладел птичьим языком.
Он почти забыл, ради чего отправился в лес, как вдруг очутился на большой-пребольшой поляне, залитой точно таким же светом, каким сияло лицо мудрого старца, его наставника. А посередине поляны, спиной к лесу, стоял трон, на котором сидел его владелец.
Якоб застыл как вкопанный, не в силах вымолвить ни слова.
— Подойди и сядь возле меня, — не оборачиваясь, сказал король.
Трепеща от волнения, Якоб повиновался и сел перед королем. Только тут он с удивлением увидел, что это был тот самый старец. Зачем же, подумал Якоб, он протомил меня столько времени, если ему ничего не стоило — ведь он чародей — сразу сотворить маленькое чудо, сделать так, чтобы я стал наконец таким же, как другие дети!
Однако же он терпеливо изложил королю свою просьбу.
Король внимательно его выслушал, но ответил, что больше ничего сделать не может. Якоб страшно огорчился.
