через него начало быть, и без него ничего не начало быть, что начало быть…' Не кажется ли, что наш космогонист пожелал дать грубоватую иллюстрацию к таинственным и глубоким словам евангелиста? Но нет: не Логос, как таковой, а воплощение Логоса ('И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины') есть то новое, чему учил Иоанн; Логос же был и раньше видным элементом греческой, специально стоической спекуляции. Нечего говорить, что как таковой он был в новейшее время предметом живейшего интереса философов; существуют целые книги, посвященные вопросу о происхождении и развитии понятия космогонического, 'вселенского' Логоса. Специально русская философская литература обладает превосходным исследованием в указанной области – я имею в виду 'Учение о Логосе в его истории' кн. С. П. Трубецкого (Москва, 1900). И, разумеется, я ничуть не желаю уронить значение этой или этих книг, которым я сам многим обязан: все же я не могу не указать на один их недостаток, в силу которого их авторы проглядели самую суть дела в вопросе о происхождении интересовавшего их понятия. Они подошли к нему с умственным настроением современных метафизиков; между тем, мышление той эпохи, когда был создан Логос, было мифологическим, а не метафизическим, и Логос был мифологемой много раньше, чем стал философемой. Зарождение же Логоса, как мифологемы, состоялось на почве герметизма – вот тот новый результат, который я желал бы привнести в историю Логоса.
Что Логос, как зиждущее начало, играет важную роль в герметических книгах – это, разумеется, давно ни для кого не было тайной; но так как эти книги – о них будет еще речь – довольно позднего происхождения, то это обстоятельство не имело большой важности: полагали, что они заимствовали его либо из Евангелия, либо у стоиков. Наша страсбургская космогония не расшатала этого убеждения – ее первый издатель склонен был и ее отнести к эпохе Диоклетиана и приписать ей египетское происхождение. В противоположность к этим его взглядам, я вижу в ней соединительное звено между древним аркадским и грекоегипетским герметизмом; но, конечно, это не исключает возможности, что Логос был ею заимствован из стоического учения. Для доказательства моего положения о герметическом происхождении Логоса я сошлюсь на следующее обстоятельство.
Читатель не забыл сказанного о древнейшем козловидном боге аркадских пастухов – об аркадском Пане. Расцвет аркадского герметизма заставил его почитателей поставить его в генеалогическое отношение к главному богу Гермесу; он был сделан его сыном. При всем том его образ, как козловидного демона, держался очень прочно в народном представлении; а так как его грубость смущала тонких мыслителей-богословов, то пришлось подвергнуть его возвышенному толкованию – аллегория вступила в свои права. Герметизм, как мы видели, был и без того склонен к космогоническим аллегориям (прошу вспомнить сказанное о Гермесе-Космосе и его супруге Гармонии); ему, таким образом, не пришлось далеко ходить за приемами иносказательного объяснения. Гермес, как уже было сказано, даровал человеку речь; выражаясь мифологически, Гермес был отцом речи. Но Гермес был также отцом Пана; итак, Пан есть речь, есть Логос. 'Как? – воскликнут, – речь, это существенно человеческое свойство, имела своим символом козловидного бога?' Что делать: да. Не логика ведь создала этот символ: он развился исторически, будучи последствием постепенного превращения мифологемы в философему. А чтобы читатель убедился в этом, приведу в буквальном переводе древнейшее свидетельство о Логосе, записанное задолго до возникновения стоического о нем учения – свидетельство Платона в диалоге 'Кратил' (гл. 14). Сократ в беседе с Гермогеном выводит, путем очень рискованных этимологий, сущность греческих богов из их имен: о Пане он говорит следующее:
Сократ. Также и в том, что Пан – двуобразный сын Гермеса, есть доля разума, друг мой.
Гермоген. Каким образом?
Сократ. Ты знаешь ведь, что речь (= Логос) все (to pan) обозначает и все вращает и обращает всегда (polei aei), а также, что она двуобразна – правдива и лжива?
Гермоген. Конечно.
Сократ. Далее: ее правдивое естество и гладко, и божественно, и обитает в вышних с богами, лживое же внизу, среди толпы, будучи косматым и козловидным (tragikon, от tragos – 'козел'): там ведь пребывает большая часть мифов и вымыслов, в 'трагической' обстановке.
Гермоген. Конечно.
Сократ. Итак, по справедливости, речь (Логос), все (to pan) обозначающая и всегда вращающаяся (aei polon), будет пастухом (ai polos) Паном, двуобразным сыном Гермеса, сверху гладким, снизу косматым и козловидным, а, стало быть, Пан, раз он сын Гермеса, будет либо Логосом, либо братом Логоса; а что брат похож на брата – в этом нет ничего удивительного.
Прочтя внимательно это свидетельство, мы не будем сомневаться в том, что уравнение Пан = Логос возникло на почве герметизма, как примирение двух мифологем: 'Гермес – отец Пана' и 'Гермес – отец Логоса'. А возвращаясь к страсбургской космогонии, мы легко усмотрим в ее восторженном описании Логоса легкую полемику с Платоном. Согласно последнему, Логос-Пан потому двуобразен, что он и правдив, и лжив; согласно же нашему анониму, Логос – вечно правдивый.
А если так, то в чем же заключается причина его двуобразия? Герметисты ухватились за определение Платона, что Логос одной частью своего естества витает в вышних с богами, а другой – внизу среди людей. Правда, в страсбургской космогонии относящееся сюда место не уцелело, но мы находим его в древнейшем из позднейших герметических сочинений, в 'Пемандре' (гл. 10). 'И тогда (по сотворении планетных божеств) божественный Логос воспрянул из нижних стихий в чистую часть мироздания и соединился с творческим Разумом: ибо он был единосущен ему'. Читатель видит, как мало-помалу первоначальное мифологическое представление путем последовательных абстракций очищается от своей грубой плоти и преображается в отвлеченное метафизическое понятие. Пан аркадского герметизма Пан-Логос Платона – крылатый Логос страсбургской космогонии – Логос Пемандра – наконец, вселенский Логос Гегеля – вот последовательные ступени этой абстракции. 'А Иоанн?' – спросят.
Он стоит вне восходящей колеи этой эволюции. 'Логос стал плотию и обитал с нами, полный благодати и истины', – этими словами христианство указало своему сопернику обратный путь; кто их произнес, тот провозгласил смерть великого Пана.
Прежде чем проследить метаморфозу герметизма на почве птолемеевского Египта, дополним одну его важную сторону. Зевс рождает Гермеса, Гермес рождает Логоса и вместе с ним создает мир: но мироздание не кончено без его ключевого камня, человека. Как же происходит человек? На этот вопрос даже конец страсбургской космогонии не дает ответа; но и этот конец, как читатель, вероятно, с недоумением заметил, состоит почти сплошь из моих дополнений. Я позволил себе приобщить к новонайденной аркадской космогонии старинное аркадское предание, что первым человеческим существом была Дафна, дочь главной аркадской реки Ладона и Земли; а так как по другому аркадскому преданию, сообщаемому Каллимахом, Аркадия была первоначально безводна, то я и предположил, что Ладон был вызван из недр земли волшебным жезлом Гермеса. Надеюсь, что я этим угадал мысль космогониста; позднейший герметизм нам тут опоры не дает, так как он по возможности стер все мифологическое. Мы вскоре перейдем к этой метафизической ступени герметизма, несравненно более интересной с философской точки зрения; пока же прошу читателя вооружиться терпением при беглом разборе этих мифов о первом человеке, памятуя, что и здесь мифологема была матерью философемы.
Итак, Дафна. Как аркадянка, она всецело принадлежит герметизму, но он о ней хранит глубокое
