нож, короткий взмах рукой…
И точно. Откуда-то из-под темного длинного плаща тень вытащила нож, с трудом перевернула Синона на живот — о как страшно прикосновение мокрой глины к губам…
— Не на-адооо, — завыл Синон, и тело его забилось, задергалось в слепом нестерпимом ужасе смерти.
Человек нагнулся над Синоном и, тяжело дыша, разрезал сыромятные ремни, стягивавшие его кисти. Потом принялся за ноги.
— Беги, — прошептал он. — Никого нет.
Синон попробовал встать, но ноги не держали его, и он снова медленно опустился в грязь.
— Беги! — уже с угрозой сказал человек и снова достал из-под плаща нож.
— Беги же, дерьмо собачье! Встань!
Дрожа и покачиваясь, Синон поднялся на ноги и положил руки на края ямы. И в то же мгновение человек в плаще вышвырнул его из ямы.
— Нeq o (а;?), — прошептал он, — держи! — Рядом с Синоном на размокшей земле блеснул длинный нож. — Беги!
Голос человека, закутанного в плащ, был странно знаком. Кто это? Кто мог бы прийти ему на помощь?
Синон поднялся на ноги, одной рукой сжимая нож, другой отирая с лица глину. Вперед, бежать, пока не передумал этот человек со знакомым голосом. Подальше отсюда, к стенам Трои, к теплу очага, к жизни. Ноги его разъезжались на осклизлой земле, и он снова и снова падал. Ему казалось, что он бежит, а он лишь еле плелся, падая и вставая, выплевывая изо рта глину, отфыркиваясь. Острая жажда жизни, которая уже начала покидать его в яме, вернулась и все гнала и гнала его, заставляя дрожать от слабости и ужаса. Каждое мгновение он обмирал, ожидая окрика, удара, но никого не было. Лагерь ахейцев, казалось, вымер. Дождь, дождь кругом, только шорох его и чавканье глины под ногами.
Ему не хватало воздуха, сердце выпрыгивало из груди, но он все шел, падал, полз, не смея перевести дыхания, не смея оглянуться. Он потерял ощущение времени, и ему начинало казаться, что он всегда так брел в ночном дожде и будет идти всегда, не зная куда и зачем.
— Дайте ему вина, — сказал Ольвид, — и принесите чистый хитон вместо этой грязной тряпки.
Сквозь сон Синон почувствовал, как в рот ему влили с полкружки вина, он закашлялся и открыл глаза.
— Переоденься, — сказал лысый старик, сидевший перед ним, и Синон торопливо повиновался.
— Откуда ты и как тебя зовут?
— Я родом с Эвбеи, меня зовут Синон. Я был другом царя Паламеда, казненного по приказу Одиссея.
— Как ты попал сюда? Тебя нашли без сознании у самых стен Трои.
— И меня, как Паламеда, обвинили в предательстве.
— Почему ты остался жив?
— Не знаю. Меня бросили в яму, связав руки и ноги, и я валялся в ней, ожидая смерти, но сегодня ночью кто-то перерезал ремни на моих руках и ногах и приказал мне бежать. Посмотри на мои руки, вот следы от ремней.
— Вижу, — скучно сказал Ольвид и так же скучно добавил: — Вы что там, совсем нас за глупцов считаете?
— Не понимаю, господин, — пробормотал Синон.
— Сейчас поймешь.
Ольвид, кряхтя, встал, растирая поясницу. На нем был желтый хитон с двойной черной каймой по краям. Слегка согнувшись в поясе, он медленно подошел к Синону и неожиданно ударил его кулаком в лицо. Голова Синона дернулась, и он почувствовал солоноватый вкус на губах.
— Теперь понимаешь? — лукаво и даже ласково спросил старик и погладил свою огромную розоватую лысину, обрамленную венчиком седых волос.
Синон молчал. О боги, что он сделал? Почему судьба так жестока к нему? Собраться с силами и размозжить этому старику голову! Зачем? Там ведь за дверью стражники. Да и в конце концов он имеет право подозревать его… Приполз ночью из стана греков. Говорит, что кто-то освободил его… О боги… Но должны же они разобраться…
— Что же ты молчишь, друг Паламеда? Эй, стража!
В комнату вошли двое и остановились, тупо глядя на Ольвида.
— Ты звал, господин?
— Принесите бичи, только потяжелее, из воловьих жил, — сказал начальник царской стражи и принялся растирать поясницу. — Ох-ха-ха, старость…
Стражники вернулись, держа по длинному бичу, и выжидательно смотрели на Ольвида. Тот кивнул головой, и в то же мгновение раздался тонкий свист и острая жгучая боль опоясала Синона. Он бросился на колени:
— Господин, убей меня, но я говорю правду, истинную правду. Меня оклеветали, Одиссей обвинил меня в измене…
— Ты когда-нибудь перечил ему, становился на пути? Он в чем-нибудь завидовал тебе?
— Нет, господин.
— Почему же он возвел на тебя поклеп?
— Не знаю, может быть, это горбун Эврибат, его глашатай…
— Глупость… Когда тебя обвинили?
— На совете у Агамемнона, царя микенского. Одиссей предложил построить коня…
— Какого коня?
— Деревянного коня, полого изнутри, посадить в него воинов и оставить под стенами Трои, чтобы троянцы втащили коня в город.
— Воистину, нет предела фантазии людей, когда они смотрят на бич, — вздохнул Ольвид и кивнул головой.
Снова короткий взмах, и снова багровая полоска боли обвила грудь Синона. На коже выступили капельки крови.
— Клянусь тебе, господин, клянусь. Ведь я уже много раз умирал там, в яме, и по дороге сюда. Зачем мне лгать?
— Тебе, может быть, и не нужно лгать, согласен, — пожал плечами Ольвид.
— Но Одиссей… Эй, стража, позовите царя Приама… Скажите, что здесь перебежчик с важными сведениями… Садись пока, Синон. Кто знает, может быть, тебя придется казнить, и ты еще настоишься… Эх-хе-хе, люди, глина — все одно. И я посижу, подожду царя священного Илиона.
В комнату вошел Приам. Глаза у него были сонные, и он на ходу поправлял пурпурную мантию, наброшенную на плечи. Он недовольно посмотрел на Ольвида, поежился.
— Холодно у тебя тут, Ольвид. И факелы чадят, того и гляди, задохнешься.
— Прости, царь Приам, что твой верный раб обеспокоил тебя в столь ранний час. — Ольвид низко поклонился. — Но вот этот человек, называющий себя Синоном, рассказывает странные вещи. Он говорит, будто Одиссей предложил построить огромного деревянного коня, полого изнутри, поместить туда воинов, сделать вид, что греки ушли, и ждать, пока мы втянем чудище в город.
— А почему мы должны втащить его в город?
— Потому что на коне будет написано, что он приносится в дар Афине Палладе и что в нем священный палладий, похищенный у вас Одиссеем и Диомедом, — торопливо объяснил Синон.
— Это так, Синон? — нахмурился Приам, рассматривая багровые полосы на теле эвбейца.
— Истинно так, о повелитель Троады, — прошептал Синон.
— Что было сначала, разговор о коне или обвинение в измене?
— Сначала цари обсуждали план хитроумного Одиссея и одобрили его, а потом уже итакийский царь возвел на меня напраслину. Вы-то уж это точно знаете, что не получал я золота из Трои.
— Это так, царь Приам, — вставил Ольвид.
