колесами орудий. Артиллерийская подготовка продолжалась несколько часов, затем русские полки, дивизии и армии двинулись вперед. Атака на 4-ю танковую армию, занимавшую позиции между Мускау и Форстом, началась в 7.30 утра, а на 9-ю армию, оборонявшую рубежи на Одере, часом раньше.
В приказах фюрера, направленных в этот день войскам на Восточном фронте, опять упоминалась смерть Рузвельта. Гитлер в который раз уверял солдат, что кончина американского президента непременно изменит весь ход событий в их пользу, что «Берлин останется столицей Германии, а Вена вновь станет немецким городом». Между тем на улицах Берлина началось лихорадочное движение. Доносившийся издалека сплошной глухой гул, в котором еще не различались отдельные разрывы, выгнал берлинцев в эти ранние часы из их квартир и подвалов. Кучки недавно призванных фольксштурмистов спешили на сборные пункты. В полдень первый отряд ополченцев уже выехал пригородным поездом на отведенные ему позиции. В самом Берлине и вокруг него соорудили сплошные противотанковые заграждения, оставлены были лишь узкие проходы. Испуганные женщины и дети жались друг к другу, со страхом прислушиваясь к отдаленному грому военной грозы. Всех тревожила одна мысль: захватят ли русские первыми их город, или же удастся продержаться до прихода американцев, которые уже перешагнули Эльбу? Этот вопрос был ясно обозначен на усталых, озабоченных лицах людей, сновавших по улицам и стоявших в очередях возле продовольственных магазинов. Царившая повсюду паника была вызвана сообщением о злодеяниях, творимых Красной армией среди мирного населения, о которых беспрестанно трубили все немецкие средства массовой информации. Только надежда на скорейший приход американцев позволяла сохранять хоть какую-то видимость порядка, не терять окончательно головы. А они должны были прийти первыми, просто обязаны.
Я находился в приемной служебного кабинета генерала Кребса в Цоссене, срочные телефонные звонки следовали непрерывной чередой. Часто звонили сразу все три телефона на моем письменном столе. Но вот позвонил генерал Кребс, и я проследовал в его кабинет через двойные звуконепроницаемые двери. Он стоял склонившись над разложенными на столе картами, помеченными красными и синими линиями, обозначавшими расположения наших и советских войск на Одере. Генерал был настолько погружен в свои явно невеселые мысли, что мне пришлось осторожным покашливанием напомнить о своем присутствии. Только после этого он медленно выпрямился и некоторое время смотрел на меня отсутствующим взглядом, затем сказал: «Я хотел попросить вас снова связать меня с генералом Бургдорфом. Мне нужно, в конце концов, твердо знать, куда предполагается перебазировать наш командный пункт. Попытайтесь выяснить в Берхтесгадене и пришлите ко мне майора Фрайтага. Да, и еще: принесите мне, пожалуйста, бокал вермута». Вернувшись в приемную, я позвонил в Берхтесгаден и в имперскую канцелярию, затем пошел искать майора фон Фрайтаг-Лорингхофена. Это он информировал меня о том, что русская артиллерия начала интенсивный обстрел наших позиций возле Кюстрина в 3.50, а через три часа войска противника перешли в наступление. В момент разговора стрелки часов уже показывали почти 10 часов утра. В последний час доклады с фронта стали поступать реже, артиллерийский огонь русских, очевидно, серьезно нарушил линейную связь.
Невольно на ум пришли мои товарищи, находившиеся там, в кромешном аду: к тому времени сражение должно было достичь своего апогея. Как часто мне самому приходилось попадать в тяжелейшую ситуацию, сколько раз я лежал зарывшись в землю на необъятных российских просторах, моля Бога, чтобы смерть обошла меня стороной. Только солдат доподлинно знает, как тоскливо раненому, когда кругом идет жестокий бой, и какое облегчение он испытывает, когда товарищи подбирают его и выносят из-под обстрела в безопасное место.
Все молодые штабные офицеры стремились быть на фронте, участвовать в сражении. Вынужденная пассивность, несмотря на полную бесперспективность дальнейшего сопротивления, сильно угнетала, тяжелым грузом давила на психику. Это состояние души не понять тому, кого никогда не тревожила судьба своей отчизны.
Я и майор фон Фрайтаг-Лорингхофен несколько минут стояли молча и слушали, каждый погруженный в собственные скорбные мысли, но думая об одном и том же. Майор, жизнерадостный подтянутый офицер, выглядел крайне утомленным и печальным, ведь последнее время мы много работали, день за днем, без отдыха, порой до утра. Не говоря ни слова, он встал, коротко взглянул на меня и пошел в кабинет генерала Кребса. Я достал из сейфа бутылку вермута и налил бокал. Через короткое время, вслед за прозвучавшим сигналом воздушной тревоги, над нашими головами стремительно пронеслись пять советских штурмовиков. Это было нам в диковинку: обычно до тех пор русские самолеты очень редко отваживались проникать на вражескую территорию глубже чем на 20 километров от передовой линии, если не были уверены в отсутствии немецких истребителей. Телефоны продолжали звонить не переставая. Всякий раз звучал только один вопрос: «Есть ли какие-либо новости с фронта?»
Около 11 часов утра в приемной столпились генералы и полковники: ровно в 11.00 должно было состояться совещание в рабочем кабинете начальника Генерального штаба сухопутных войск генерала Кребса. В этот день ожидавшие приглашения оживленнее, чем обычно, обменивались мнениями. Всех волновали одни и те же вопросы: куда следует эвакуироваться армейской штаб-квартире и какие для этого необходимы подготовительные меры? Обсуждалась также пока существующая возможность добраться до Берхтесгадена через Богемию, которая, однако, по мнению большинства присутствовавших, в ближайшее время будет безвозвратно потеряна. Гитлер все еще не решил, в какое место перевести свою ставку вместе со вспомогательными службами. Вскоре позвонил унтер-офицер нашей передовой группы, выехавшей несколько дней тому назад поездом в Берхтесгаден. С этой группой отправились также жена и дочь Кребса, и я расспросил унтер-офицера обо всем, что, на мой взгляд, будет интересовать генерала. В конце разговора прозвучал вопрос: «Что будет с нами?» Откуда было мне знать? Ни один человек во всей Германии не имел ни малейшего представления о том, что нас ожидает впереди.
Около полудня с фронта поступил первый более или менее вразумительный доклад: «Атаки отбиты, на отдельных участках бой продолжается. Наши потери чрезвычайно высоки». Это были хорошо знакомые формулировки, которые мы так часто слышали под Ленинградом и Волховом, у озера Ильмень, в Припятских болотах и под Варшавой… После полудня, точно в 16.00, русская артиллерия возобновила обстрел, продолжавшийся, как и прежде, полтора часа, и затем они пошли в атаку, волна за волной. В вечернем докладе говорилось: «Позиции по-прежнему удерживаем. Сдерживаем противника от более глубокого проникновения. Пришлите подкрепление и боеприпасы».
Русским удалось вклиниться в наши позиции в нескольких местах южнее и севернее Франкфурта. Еще дальше они продвинулись западнее Кюстрина по обе стороны автомагистрали Кюстрин-Берлин и приблизились к зееловскому рубежу обороны.
Около 10 часов вечера Кребс и сопровождавший его в этот день майор фон Фрайтаг вернулись с очередного рабочего совещания в имперской канцелярии. Я уже распорядился приготовить для них ужин и поставить все на стол с тем, чтобы они могли поесть, прежде чем приступать к работе, которая, как я знал, не кончится раньше 3–4 часов ночи, а быть может, продлится до самого утра. За чашкой кофе майор рассказал:
– Сегодня ночью придется оставить позиции западнее Кюстрина. Основная линия обороны перенесена к Зееловским высотам. Но никакой надежды. Быть может, и удастся удержать зееловский рубеж, но не дольше 24 часов. Положение на западе ничуть не лучше. На севере англичане подходят к Люнебургу. Американцы переправились через Эльбу между Магдебургом и Дессау. Они ближе к Берлину, чем русские, в Саксонии приближаются к Галле и Лейпцигу, а на юге американцы вступили в Баварию. Русские занимают позиции в районе Брюнн и западнее Вены. В Лаузице русские, атакуя 4-ю танковую армию между Мускау и Форстом, в первый же день сумели осуществить прорыв наших оборонительных линий, и хотя дальнейшее продвижение приостановлено, сомнительно, чтобы наши части смогли выдержать беспрерывные атаки. Наши силы истощены, и почти не осталось резервов.
Майор помолчал, уставившись в пространство; вероятно, подумал о своих жене и ребенке, проживавших недалеко от Лейпцига, и затем продолжал:
– И еще. Когда мы ехали вечером через Берлин-Темпельхоф, толпы собравшихся людей кричали нам:
«Кровопийцы! Все, все кровопийцы!» – Майор замолчал, потом сел за свой письменный стол и стал просматривать дневную почту.
На следующий день, 17 апреля, битва за Берлин и в районе Лаузица продолжилась с неослабеваемым
