ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ПРИ АДОЛЬФЕ ГИТЛЕРЕ. 1945 г.[5]
Будучи одним из тех, кто пережил события апреля 1945 г., за стенами и внутри рейхсканцелярии, я хочу рассказать некоторые из моих воспоминаний, связанных с этими событиями, начиная с 20 апреля, последнего дня рождения Гитлера.
Берлин и восточные окраины города уже находились под случайным орудийным огнем малокалиберной русской артиллерии с дальних дистанций; несколько вражеских бомбардировщиков и самолетов- разведчиков кружили над восточной частью города, особенно перед и сразу после наступления сумерек, но они держались на почтительном расстоянии от наших зенитных орудий на башнях ПВО, которые, помимо обеспечения противовоздушной обороны, точным залпом довольно часто заставляли замолкать русские дальнобойные орудия. Бои уже достигли самых дальних окраин Восточного Берлина, поскольку под Франкфуртом-на-Одере и Кюстрином 9-я армия генерала Буссе была разгромлена, и наша оборона на Одере пала.
Начальник Верховного командования [т. е. сам Кейтель] и его начальник оперативного штаба [Йодль], а также их ближайшие помощники все еще продолжали работать на командном пункте, построенном еще в 1936 г. на улице Фюренвег в Далеме военным министром фон Бломбергом, в то время как оперативный штаб ОКБ бросил свои расположенные неподалеку квартиры в здании командования ВВС на Кронпринцаллее и перебрался [вместе с Генеральным штабом сухопутных войск] в бункер военного министерства в Вюнсдорфе (в Цоссене). У Йодля и меня были там к тому же и свои запасные квартиры, я сам разместился в доме № 16 по Фюренвег, в доме бывшего чемпиона по боксу Шмелинга.
Где-то около полудня 20 апреля британские и американские воздушные силы совершили свой последний массированный авианалет на центр Берлина, где находился правительственный квартал. Мы вместе с женой, гросс-адмиралом Дёницем и его женой, а также с нашими адъютантами наблюдали за этим неистовым и ужасающим спектаклем с маленького холма в саду служебной квартиры гросс-адмирала: он прошлой ночью вернулся в Берлин из «Коралла», своего оперативного штаба под Эберсвальде, поскольку там создалась угроза русского наступления.
Во время этой финальной крупной бомбардировки в прекрасную солнечную погоду зданию рейхсканцелярии, уже сильно поврежденному, удалось избежать дальнейшего разрушения; наши эскадрильи истребителей не смогли отразить эту атаку на Берлин, а наши зенитные установки были просто бессильны против вражеской атаки с такой высоты. Налет продолжался почти два часа, бомбардировщики проходили в вышине в тесном строе, словно это было воздушное представление в мирное время, и сбрасывали бомбы строго одновременно.
Военное совещание в этот вечер было назначено на четыре часа и проходило в бункере фюрера под зданием рейхсканцелярии. Как только Йодль и я появились в бункере, мы сразу же увидели, как фюрер в сопровождении Геббельса и Гиммлера поднимается в рабочие кабинеты рейхсканцелярии; я отказался от приглашения одного из адъютантов присоединиться к ним, поскольку у меня еще не было возможности поприветствовать фюрера. Я знал, что на лестнице рейхсканцелярии выстроились мальчики из гитлерюгенда для получения орденов (включая несколько Железных крестов) за проявленное во время вражеских авианалетов мужество и отличную службу в дружинах и подразделениях противовоздушной обороны.
Когда фюрер вернулся в бункер, Геринг, Дёниц, Кейтель и Йодль были по отдельности вызваны в его маленькую комнату для совещаний рядом с кабинетом министров, чтобы поздравить его по случаю дня рождения. Всех остальных людей, принимавших участие в совещании, фюрер просто поприветствовал рукопожатием, когда вышел в кабинет, и больше внимания его дню рождения не уделялось.
Когда я оказался с фюрером наедине, я понял, что просто не способен поздравить его: поэтому я сказал только о том, что милостивое спасение в теракте 20 июля позволило ему дожить до сегодняшнего дня, его дня рождения, и сохранить в своих руках всю верховную власть в такой серьезный момент, когда над созданным им рейхом нависла невиданная доселе угроза, что внушает нам уверенность, что он примет необходимое в данной ситуации решение: я сказал, что я считаю, что ему следует начать переговоры о капитуляции до того, как столица рейха станет полем битвы.
Я собирался и дальше продолжать в том же духе, когда он остановил меня, сказав: «Кейтель, я знаю, что я хочу; я собираюсь сражаться и дальше, как в самом Берлине, так и вне его». Для меня это прозвучало как пустой девиз, и он предвидел, что я попытаюсь отговорить его от этой идеи, поэтому он протянул мне руку и сказал: «Спасибо вам – позовите, пожалуйста, Йодля. Мы еще поговорим об этом позже». И я вышел из комнаты. О чем он говорил с Йодлем, я так и не узнал.
Военное совещание прошло в своем обычном ритме в гнетущих стенах кабинета бункера; генерал Кребс из военного министерства доложил обстановку на Восточном фронте, а Йодль – на остальных театрах военных действий. Тем временем Геринг и я удалились в личные комнаты и обсудили его намерение эвакуировать свой оперативный штаб в Берхтесгаден, поскольку Каринхоллу уже угрожала серьезная опасность, и «Курфюрст», оперативный штаб ВВС, уже время от времени не выходил на связь. Геринг собирался ехать на машине, поэтому ему уже было пора отправляться, поскольку между Галле и Лейпцигом осталась только одна главная дорога в южном направлении, которая, как я знал, была еще свободна от передовых частей врага. Я посоветовал Герингу ехать, и он спросил у меня, не попрошу ли я Гитлера перевести в Берхтесгаден оперативный штаб ВВС.
Несмотря на критическую обстановку – на Итальянском театре войны – совещание прошло спокойно, без обычных неуравновешенных взрывов. Фюрер принял несколько точных и объективных решений; свою возбудимость он держал под полным контролем. Когда я выдвинул предложение, что Геринга необходимо отвести на юг, до того как связь с ним будет потеряна окончательно, он согласился и быстро вышел, чтобы самому предложить это Герингу.
Мои мотивы этого поступка можно было объяснить, вероятно, моей твердой уверенностью в то время, что Гитлер и оперативный штаб ОКБ – как было предусмотрено в наших приказах – также должны были перевести в Берхтесгаден свое Верховное командование, даже в том случае, если бои вокруг Берлина не усилятся; при необходимости их можно было вывести самолетом и ночью. Самолеты для этого уже были готовы, и все, кто не был жизненно необходим в штабе фюрера в Берлине, уже были отправлены в Берхтесгаден на спецпоездах и в колоннах грузовиков. То же самое относилось к ОКБ и к военному министерству, которые были разделены на объединенный Северный командный штаб (для Дёница) и Южный, в Берхтесгадене. Дёниц должен был взять на себя командование всеми родами вооруженных сил в Северной Германии, после того как Центральная и Южная Германия будет отрезана от севера соединившимися к югу от Берлина американскими и русскими войсками. Гитлер сам подписал эти приказы, поскольку он планировал переправиться на юг, поддерживая радиосвязь с Дёницем.
20 апреля, по возвращении в Далем, я сообщил Йодлю о моем решении отправить самолетом в Берхтесгаден всех, кого можно освободить от службы; мой собственный спецпоезд уже отправился туда двумя днями ранее. Под командованием моего адъютанта Шимонски мой личный самолет совершил идеальный взлет среди бела дня под управлением авиационного инженера Функа [пилота Кейтеля] и полного экипажа, увезя генерала Винтера, д-ра Лемана, фрау Йодль и мою жену в Прагу, где их ждала служебная машина, чтобы доставить их в Берхтесгаден. Этим же вечером самолет вернулся в Берлин и вновь был в моем распоряжении. Все это было сделано для того, чтобы снять напряжение и подготовиться к скорому переезду штаба фюрера в Берхтесгаден, поскольку в тот момент это не подлежало сомнению.
21 апреля к фюреру для личного доклада о сложившейся ситуации прибыл генерал Шёрнер, командующий самой большой и самой сильной группой армий на Восточном фронте [группой армий «Центр»], действовавшей от Карпат почти до самого Франкфурта-на-Одере на юге. Их встреча прошла в полной секретности, и, когда этим же вечером мы с Йодлем вошли в бункер фюрера, Шёрнер как раз прощался с ним. Было видно, что фюрер был весьма воодушевлен их разговором, он высказал несколько оптимистических замечаний, на что Шёрнер поддакивал, а затем попросил нас поздравить самого последнего «фельдмаршала» Германии.
В ходе военного совещания стало совершенно ясно, что Шёрнер внушил фюреру чрезмерную уверенность в возможностях своего фронта и собственных руководящих качествах, и теперь Гитлер ухватился за это, как тонущий хватается за соломинку, совершенно не обращая внимания на то, что в
