которая гнала его вперед к постели и прекрасной страстной женщине, с которой так сладостно они любили друг друга. В том-то и дело, вдруг отчетливо произнес какой-то голос, не поймешь, то ли его, то ли чей-то еще. То был настоящий человек, влюбленный в настоящую женщину. А теперь… Женщина была та же, и смотрела на него с испуганным недоумением, а вот Евгений Викторович, Женя, был уже другой. Был ведь это не настоящий ее любовник, а фальшак. И не нужно было никаких сложных экспертиз, чтобы определить, не подделка ли. Подделка, подделка. Элементарнейшая подделка. Фальшак, как говорят музейщики. Никчемный в сексуальном отношении человек, решивший въехать в половой рай на чужих гормонах. И чем яснее он понимал, что и в новом теле он в постели превращается в немощного Петра Григорьевича, тем безысходнее казался ему тупик, в который он забрел. Конечно, сколько-то времени можно откупаться от нее «солнышком» и якобы понятной обоим мыслью о том, что это все-таки предательство того человека, с которым она прожила почти пять лет, что время всё лечит и подобными заклинаниями… Но он-то чувствовал, боялся, знал, что ничего время не вылечит, и ни в чем не повинный покойный Петр Григорьевич будет всё время лежать третьим в их кровати, превращая ее из ложа любви в камеру пыток. Умнее-то всех оказался удельнинский гений Семен Александрович. Уж он-то знал, что не сможет жить с таким грузом. С убийством, да, с убийством, друг мой, привыкай к этому слову. И он-то спел свою лебединую песнь, заплатив высокую цену за преступную гениальность, и спит сейчас спокойно на своем еврейском кладбище рядом с матерью. А он…
Даже не поворачивая головы, Евгений Викторович прекрасно видел Галю. Телом, затылком чувствовал ее опечаленный взгляд. Уж кто-кто, а она-то знала, что значат эти внезапно разжатые объятия, это чувство тягостной неловкости, когда и спросить ничего нельзя, потому что любой вопрос может показаться оскорблением. Вот отчего Петя, я, мы всё пытались выискивать в ней и скованность, и отстранение, и холод. Себя пытались оправдывать, всё цеплялись за это жалкое оружие импотентов. Бедная Галя, она-то в чем виновата? И как ей объяснить, что произошло и что, увы, скорей всего, и будет происходить? Нельзя даже представить себе. Нет уж, единственное, что он может сделать для этой, в сущности, верной, доброй и красивой женщины — это ни за что и никогда даже не пытаться затягивать ее в болото безумия.
— Галочка, — печально сказал он, — ты ни в чем не виновата. Ты должна понять, что это целиком моя вина…
— Не мучай себя, Женя. Никто ни в чем не виноват. Ты не только дал мне силы не сойти с ума, когда Петя даже не хотел смотреть в мою сторону, и мне казалось, что я какая-то предательница, которая не хочет, не может понять состояние мужа. Ты и теперь верный друг, а это, поверь, в миллион раз важнее для меня, чем просто трахнуться с кем-нибудь. Я ведь теперь, — невесело ухмыльнулась она, — богатая вдовушка. Могу выстраивать любовников в очередь. Чтоб номерки писали на руках химическим карандашом, как писали когда-то в очереди за колбасой, мне мама рассказывала. У нас в Рыбинске вообще жрать нечего было. Картошкой где разжиться — уже была удача…
— Храни тебя господь, солнышко, — сказал Евгений Викторович, и Галя посмотрела на него почти с испугом. Наверное, произнес он слово «солнышко» совсем так же, как Петя. Как я…
— Садитесь, Оля, — Исидор Исидорович открыл дверцу своей «гран витары». — Оля, я не ошибся?
— Нет. Я действительно Оля. Ольга Игнатьевна Филева.
— Яков Борисович попросил меня подбросить вас до Москвы. Я еду в офис.
— Спасибо. С кем имею честь?
— Меня зовут Исидор Исидорович. Что вы так на меня смотрите? В миру я был Игорем Сидоровым и очень страдал от того, что ничем не выделяюсь. Ни внешностью, ни именем. А потом, как-то подписав статью «И. Сидоров», превратился сначала в Исидорова, а потом уже коллеги сделали меня Исидором Исидоровичем.
— И что? — спросила Оля. — Помогло?
— Еще бы! Сидоровых много, а Исидоров Исидоровичей на всей территории Российской Федерации, как я выяснил, всего один. Очень зауважал себя. А когда посмотрел в зеркало и увидел, что мои маленькие черные глазки к тому же блещут, оказывается, умом, я просто влюбился в себя.
— И что, со взаимностью?
— До гробовой доски, — улыбнулся Исидор Исидорович. — А вы… просто к господину вице-президенту изволили приезжать или будете у нас работать?
— Не знаю еще, Яков Борисович действительно звал меня, но я бы хотела сначала представить себе, что у вас за атмосфера и что я могу у вас делать. Ну, не считая, разумеется, принятия поклонения и восхищения мужской части вашей лаборатории.
— Боже, Ольга Игнатьевна, я уж и забыл, что на свете бывают такие скромницы. — Они посмеялись, и Исидор Исидорович спросил: — А вообще-то у вас специальность какая-нибудь есть?
— Я аспирантка мехмата МГУ и специализируюсь на теоретических проблемах миниатюризации в информатике.
— О, это уже совсем близко к нам.
— К сожалению, я чувствую, что захожу в тупик. То есть не сама я, мне до тупика еще далеко, а всё наше неуемное стремление к миниатюризации. Уменьшить-то любой носитель информации уже не фокус, скоро можно будет на рисовом зернышке записать всю Британскую энциклопедию, а вот как работать с этим зернышком без мощных микроскопов и манипуляторов — вот в чем проблема. А то ведь в одной какой- нибудь крошечной паршивой хромосомке информации хранится столько же, сколько ее в четырех тысячах толстенных томов. Представляете, какие библиотеки мы таскаем на себе? Куда там Ленинке. А ведь начиналось-то всё с гигантских вычислительных машин. Помните, американский ЭНИАК, построенный в сорок шестом году, занимал несколько комнат и потреблял энергии что небольшой городок. А сегодня любой ноутбук, да что ноутбук, нетбук или даже карманный коммуникатор во много раз мощнее и быстрее своего громоздкого предка. Но пальцы-то человеческие не уменьшишь, и глаза не увеличишь. И сегодня уже трудно управляться с маленькими клавиатурами. Вот я и боюсь, что вскоре нам придется не столько уменьшать размеры наших приборов, сколько уменьшать размеры людей.
— Прекрасная мысль, Ольга Игнатьевна… Я б в бактерии пошел, пусть меня научат. Только у них, бедных, и рук-то нет. И цивилизацию они, боюсь, вперед не двинут. Назад — пожалуйста, но вперед…
— Вы абсолютно правы. К тому же, Исидор Исидорович, меня мучает еще одна мысль. Совсем уж непрактичная. Почему, для чего человеческий мозг может содержать такие невообразимые объемы информации? Природа ведь никогда ничего бессмысленного и лишнего не создает. Потому-то для создания простейших организмов, не говоря уже о высокоразвитых, ей потребовались миллионы и миллионы лет бесконечных проб и ошибок. Представляете, в моей бедной головенке может храниться единиц информации больше, чем всех элементарных частиц во всей Вселенной. Может быть, кажется мне иногда, мы носим в себе потенциальные вселенные, и не в миллиардах световых лет от нас надо искать их пределы, а в своих головах…
— Ничего себе гипотезы, Ольга Игнатьевна… Ой, боюсь нелегко вам будет замуж выскочить.
— Это почему же, Исидор Исидорович?
— Ну, с проблемой борща еще можно как-то справиться, всякие там полуфабрикаты… Но лежать в одной кровати с целой Вселенной — это ведь не всякий сможет выдержать.
— А я Вселенную оставлю в прихожей.
— Прекрасная мысль, Ольга Игнатьевна, — улыбнулся Исидор Исидорович. — Глядя на вас, никогда не подумал бы, что вас интересуют такие вопросы… А если серьезно, действительно, идите к нам. У нас очень демократичная атмосфера. Всеми делами в лаборатории управляет Великий Визирь Яков Борисович и двое визирей отцов-основателей. Некто Свистунов по прозвищу Свистун и ваш покорный слуга. Никаких тебе споров, никаких обсуждений — всё, повторяю, очень демократично. У нас сотрудников даже не секут и не сажают в карцер. Практически гражданское общество в пределах одного коллектива. Идите к нам, а? Как вам удобнее, довезти вас до метро или по какому-то адресу?
— Спасибо, Исидор Исидорович, метро меня вполне устроит. И спасибо большое. Было очень приятно познакомиться с вами.
