явление Химуна народу за два дня до церемонии опускания занавеса? Он привез с собой барабан и великолепные туземные ритмы. «Гуру» смотрел на него с любовью и полными от слёз умиления глазами. Я представил вечерний концерт для дудочки с барабаном, и мне захотелось повеситься.
Концерт к счастью не состоялся. Вместо этого «Гуру» собрал нас на спальном чердаке, где заботливая Алисия наставила парафиновых свечей и зажгла их. Какие-то палочки, источавшие благовония, дымились тут же. Весь этот антураж служил предисловием к речи «Гуру». Умытый и причесанный в таком стиле, будто следующим пунктом повестки дня являлось его укладывание в гроб, он поведал нам об антропософии[4], как о единственно возможном способе выживания человечества, а себя назвал продолжателем дела самого Штейнера. В доказательство своих слов «Гуру» показал нам толстый гламурный журнал, где на обложке стоял он сам в обнимку с козой и смотрел вдаль из окна замка. Едва услышав о том, что у всей этой ерунды есть не только предводитель, но и теоретическая подоплёка, Шура оживился, поскольку любил всякие философские штучки за их оторванность от жизни и иммунодефицит по отношению к критике.
Разгорелся настоящий бой, в котором я помогал Шуре своим окрепшим английским, и антропософия бы потерпела самое унизительное за всю свою историю поражение, если бы не ультразвуковой женский визг, повисший над лагерем. Кричала Федерика, и было от чего. Она указывала пальцем на свою постель, где, грозно вращая мандибулами, восседали два тощих скорпиона. Еще парочка нашлась у меня, а на Шурином матраце развлекались любовными играми целых пять особей.
Повисшее гробовое молчание нарушил Августо. Он заявил, что скорпионы не опасны, и что по статистике только каждый тысячный умирает от их укусов. И вообще, мы все эти ночи спали с ними в обнимку. Химун поддержал его, рассказав, как умер один его знакомый, но исключительно потому, что оказался тысячным.
Ни слова больше не говоря, Лица сгребла в охапку весь свой скарб и спустилась с чердака.
— Я буду спать в зАмке, — сказала она стальным голосом, спровоцировав на аналогичные действия всех остальных.
Августо пытался лечь костьми, чтобы не допустить нашего исхода с чердака, но его едва не растоптали, и даже аборигены во главе с Кимом и одноглазой Анной пустились наутёк, отказавшись от дальнейших поисков гармонии со всеми живыми существами. Мы буквально вломились на второй этаж зАмка, куда прежде нас не пускали, и одеяло выпало из моих рук — этот бородатый засранец имел там ванну, унитаз и нормально функционирующий водопровод.
Утром мы все, как один, отправились-таки в горы с юннатами. Надо отдать им должное, горы оказались настоящими. Около двух часов мы карабкались по тропинке вдоль бурлящей речки, получая удовольствие от пейзажа. А когда речка закончилась, упершись в скалу в виде маленького ручейка, мы повернули обратно.
После «сытного» обеда Шура завалился спать, а я один пошел проветриться. Но не успел я протопать и пяти шагов, как меня догнала Анна, испросив разрешения присоединиться к моей прогулке. Не придумав возражений, я уступил её просьбе, и мы углубились в чащу. Она расспрашивала меня про далекий Советский Союз, про Сибирь, про медведей на улицах, про Горбачёва. Я вдохновенно врал ей и всячески потакал её представлениям, почерпнутым из газет. Верила ли она всей этой ахинее или придуривалась, изображая различные эмоции на своем лице, мне было по барабану, и от этого вралось удивительно легко.
Она вдруг остановилась, схватила меня за руку и прилипла своими губами к моим. Будь я женщиной, я бы стал сопротивляться, но, как существо противоположного пола, сделать подобного кощунства не мог. Целуя её в ответ, я пытался извлечь из ситуации максимальную пользу — всё норовил разглядеть, что же находится под повязкой на её глазу, но качественная темная материя чужие взгляды внутрь не пропускала. Вспомнился Шурин рассказ о приставании Анны к нему по пути на дискотеку, и теперь он казался мне весьма правдивым.
Тем временем Анна терлась об меня всё сильнее, и я, как честный человек, пытался сообразить, придется ли на ней жениться, если наша «прогулка по лесу» перейдет опасную черту. Но всё кончилось так же неожиданно, как и началось. Она отстранилась от меня и изобразила на лице некую смесь из неподдельного удивления и праведного гнева. Казалось, она вот-вот закричит, чтобы призвать на помощь всю каталонскую полицию, но в следующую секунду она снова прижалась ко мне. Таких странно- импульсивных девушек на Родине мне встречать не приходилось.
Мы присели на пенёк и продолжили светскую беседу. Она очень сожалела, что лагерь подходит к концу, что в Барселоне не подают такой замечательной и вкусной еды, что будет скучать обо мне. Потом, узнав, что завтра за нами должны приехать Жуан и Жавье, она предложила взамен свои услуги. Её папа мог взять нас с Шурой до Барселоны, а Жуану она сегодня вечером позвонит сама из автомата в Олоте. Никакого смысла отказываться от её услуг я не видел. Шура, к сожалению, тоже.
А вечером мы всем лагерем поехали в Олот. Власти города решили порадовать своих жителей и на главной площади города установили большой экран, чтобы продемонстрировать документальный фильм об ирландской группе «U2», бывшей в те годы настоящим музыкальным откровением Европы. Зрители уселись прямо на асфальт в своих белых штанах, что было для нас полной дикостью. Но, видя, что никто не испачкался, мы осмелели до того, что легли тоже, сохраняя белизну своих рубашек. Сам фильм поразил нас куда меньше, чем чистота тротуара.
Наступил последний день лагеря. Никто ничего не делал, и даже приёмы пищи были пущены на самотек. Кто-то спал, кто-то просто слонялся без дела. Химун барабанил, мы же, вместе с Лицой, Федерикой, Анитой и Вирпи, расположились в тени чердака, опустевшем после нашествия скорпионов, и пили виски, любезно предоставленный Анитой. Легкая грусть висела в воздухе — мы понимали, что вряд ли когда-либо увидимся снова. Лица предложила провести очередное заседание «русского клуба», но энтузиазма это ни в ком не нашло.
— Слушай, — с детской непосредственностью спросил я, — а как будет по-гречески «я люблю тебя»?
Лица подозрительно посмотрела на меня, но, не увидев подвоха, расслабилась и произнесла:
— Муа ресес.
Я записал услышанное русскими буквами к себе в блокнотик, не забыв поставить ударение.
— А по-австрийски?
— По-немецки, — поправила меня Анита. — Австрийского языка в природе не существует. Их либе дих.
Я записал и это.
— Ти амо, — сказала Федерика, не дожидаясь приглашения.
Все посмотрели на Вирпи, и она, помедлив, добавила:
— Миина ррраканстансинуа*.
Шура только и смог выдохнуть по-русски:
— Ну, вы, батенька, наглец.
Он просто завидовал, что мне признались в любви сразу четыре женщины. Да ещё каких! В знак благодарности мы научили девушек русскому варианту. В устах Лицы это прозвучало примерно так:
— Крашаветс мущщина. Я лублу тебиа.
На первую часть фразы она напросилась сама — мало ли, где пригодится.
В этот момент нас позвали пить «шампанское». Вся компания расположилась на свежем воздухе у накрытого стола. Естественно, на нем лежала всё та же несъедобная фигня. Шампанское тоже оказалось «вегетарианским», что нас уже совсем не удивило. По сути это был сильногазированный виноградный сок из концентрата. И тут Шура признался мне в том, что всё это время в его сумке лежала банка тушёнки, и предложил по-тихому смыться от праздничного угощения и перекусить по-настоящему. И он ещё спрашивал моего согласия!
Дождавшись удобного случая, мы незаметно покинули «попойку», отправившись в горы любимой «тропой сенокоса». С такими торжественными лицами люди могут улетать к далеким звёздам или получать правительственные награды. Мы же шли в лес, чтобы, укрывшись от любопытных глаз вездесущих антропософов, съесть банку тушёнки, навеки осквернив мясными запахами вегетарианские окрестности. За нами, было, увязалась стая собак и кошек, черт знает как унюхавших поживу, но мы бросили им огрызок
