холодно. Едва решался взглянуть мне в глаза.
Я решил за ним проследить. Как только захлопнулась входная дверь, я натянул ботинки и выскочил следом. Он шел по главной улице к парку. Я двинулся за ним на безопасном расстоянии. В парке он сел на скамейку и стал смотреть на играющих детей.
Мне очень хотелось, чтобы он сделал что-то еще. Что-то драматичное. Наверняка у него были тайные друзья, незаконные дела. Но нет. Просто сидел и смотрел на детей. Я чувствовал, что меня обманули. Он сидел и смотрел на детей часа три. Лишь дважды поднимался: первый раз, когда в его сторону полетел мяч, он отбил его назад, и второй — купить шоколадное мороженое.
Когда он встал и пошел домой, я двинулся следом. Он шел так медленно, словно в его распоряжении было всё время на свете. Мы свернули на нашу улицу, и я увидел, что Ллойд вернулся. Он как раз вытаскивал чемодан из багажника. Кинжал отвязывал что-то от крыши автомобиля. Вел видно не было.
Папа Бритва прошел мимо них.
Я подбежал к Ллойду.
— Рано вернулся.
— Да, — кивнул Ллойд.
— А я болел.
— Правда?
Кинжал отвесил Ллойду подзатыльник.
— Отнесешь это или как?
Ллойд потащил чемодан в дом.
Кинжал взглянул на меня.
— Вот так мечтаешь о чем-то несколько месяцев, — произнес он хмуро, — мечтаешь, строишь планы, надеешься кого-то встретить, что-то сделать. И вот, когда твоя мечта осуществляется, получается просто куча дерьма. Понимаешь, о чем я, Дог?
— Нет, — признался я.
— Ну, так потом поймешь, — он запер машину. — Поверь мне.
Я вернулся домой и заглянул к маме. Она сидела у окна.
— Так и знала, что все кончится слезами, — она покачала головой. — Как всегда. А чего ж еще ожидать? Когда Кинжал уезжает, вечером или завтра утром?
— Вечером.
— Да. Похоже, ты прав.
Я хотел пойти к соседям и поговорить с Ллойдом, но знал, что лучше подождать. Кинжал успокоится только через несколько часов. Чтобы убить время, я решил поболтать с Папой Бритвой. Я постучал в его дверь. Ответа не было. Я заглянул в замочную скважину и увидел, что он ходит внутри. Я постучал еще раз, громче:
— Я знаю, что вы здесь, — я повернул ручку, но дверь была заперта. — Пожалуйста. Откройте. Пожалуйста.
Дверь открылась.
— Ну что тебе? — спросил Папа Бритва нетерпеливо.
— Поговорить, — сказал я.
— О чем?
— Не знаю. Обо всем.
Папа Бритва был взволнован. Верхняя пуговица его рубашки была расстегнута, он обливался потом. Мокрые пряди прилипли ко лбу.
— Послушай, Карадог. Я не хочу говорить. Ни о чем. Понимаешь?
Я заглянул в комнату. Матрас был сброшен с кровати, простыни свалены на пол, ящики комода открыты.
— Вы что-то потеряли? — спросил я.
Папа Бритва прикрыл дверь, высунул только голову.
— Да, — произнес он едва слышно. — Кажется, да.
— А что?
— Не важно.
— Это не зуб?
— Я не хочу говорить про зуб, — ответил он сердито. — Ты что, не понимаешь? Ох, боже мой, это мне урок. Никогда никого не впускай. Слышишь меня, Карадог? Никогда никого не впускай и ничего никому не рассказывай. — Он вытер пот со лба. — Ты… ты ничего не брал у меня в комнате?
— Нет, — ответил я. — С чего бы вдруг?
— Ох, не важно. Не имеет значения. Не стоило и спрашивать. Чушь какая-то. Боже мой. Это должно быть где-то здесь. Просто засунул куда-то и забыл.
Он захлопнул дверь у меня перед носом.
Я немного постоял, послушал, как он мечется по комнате, передвигает вещи, роется. Потом спустился вниз. Мама смотрела телевизор.
— Пойду к Ллойду, — сказал я.
— Подожди еще, — сказала мама. — Ты же знаешь Кинжала.
— Но мне скучно.
— Завел бы других друзей.
Я пошел к соседям, позвонил.
Вел подошла к двери, она была бледная и нервная. Верхняя губа распухла, под глазом синяк. Она была в ночной рубашке, и от нее пахло джином.
— А, это ты, — она впустила меня. — Он у себя. Только не шуми. Кинжал спит.
Я поднялся. Ллойд лежал в кровати, смотрел в потолок. Я сел рядом.
— Я просто хотел на пляж, — сказал он. — Вот и все. Я спросил: 'Мы пойдем на пляж?' Мама сказала, что слишком холодно. А отец сказал, что не холодно. И они поссорились. Я сказал, что мне все равно, что делать. Мама предложила посмотреть кино. Потому что очень холодно. А отец сказал: 'Почему ты хочешь смотреть кино! Я приехал в этот сраный кемпинг не для того, чтобы смотреть сраные фильмы. И потом слишком жарко, чтобы смотреть сраные фильмы'. И ударил ее. Она упала прямо на стол, все чашки разбились. А я прыгнул на отца и схватил его за горло. А он ударил меня. А мама кинулась на него и сказала, чтобы он не смел меня бить. И ударила его. Вот так все и вышло. Все трое. В этом сраном кемпинге. Били друг друга. Кричали. Все вокруг переколотили. Все кувырком. И все потому, что я хотел пойти на пляж.
— Это не твоя вина.
— Нет, моя, — сказал он.
Я засунул руку под матрас и вытащил несколько фотографий.
— Эй, давай-ка лучше поговорим об этом. Какая твоя любимая? Все еще эта?
— Нет, — сказал Ллойд.
— А какая же? Скажи. — Я вытащил все фотографии из-под матраса, разбросал их по полу.
— Вот эта? Где застрелили вьетнамца?
— Нет. — Ллойд сел рядом.
— Вот эта? Девочка с сожженной кожей?
— Нет.
— Ну, тогда вот эта, где голову отрубают?
— Нет. Вот она. — На снимке были четыре американских солдата. Они стояли над телом мертвого младенца. — Вот это моя любимая.
Дверь в комнату отворилась. Вошел Кинжал.
— Услышал ваши голоса, — он посмотрел на Ллойда. — Ну как ты, сынок?
— Нормально, — сказал Ллойд.
Кинжал вошел, закрыл дверь. Замешкался, глядя на нас. Он вдруг показался мне большим ребенком, смущенным, неуклюжим. Потом заметил фотографии, его глаза загорелись, он сел по-турецки на пол.
— Ну и ну. Потрясающе. Где ты их достал?
