В июне я получил место штатного литсорудника в «Дейли Геральд», одном из пригородных изданий, принадлежащих «Пэддок Пабликейшнс»; редакция газеты находилась в Арлингтон-Хейтс, к северо-западу от Чикаго.
Три месяца мы с Мэрилу жили у её родителей, пока не встали на ноги в финансовом плане. Осенью её отец купил для нас дом в Баррингтоне.
Вот только счастья особого не было. Я был на последней стадии алкоголизма и потихоньку сходил с ума. Из Вьетнама я вернулся живым и физически здоровым, но я был разбит морально, дух мой был сломлен, и чувства мои перегорели дотла.
Я не понимал тогда, что со мной происходит.
Сегодня это называется посттравматическим синдромом, и у меня был полный набор его симптомов. Изо всех сил я старался собрать воедино расползающиеся ниточки своей жизни и приспособиться к мирной жизни.
И не мог.
Я топил в выпивке все вопросы о войне, оставшиеся без ответа, мучился от воспоминаний и изнуряющих ночных кошмаров; из-за расшатанных нервов я всего пугался и ночью не мог уснуть, если не принял на грудь изрядную порцию алкоголя.
Жизнь становилась мучительней: наши ссоры становились чаще и ожесточённее. Я выходил из себя по малейшему поводу. Например, непривычная марка кетчупа за обеденным столом превращала меня в варвара. Если меня подрезали на дороге, то моим страстным желанием было прижать обидчика к обочине, вытащить из кабины, вставить ему в глотку пистолет и нажать на спусковой крючок.
Два раза мы с Мэрилу ссорились из-за того, кому убирать дерьмо за собакой.
На ночь мы привязывали Стара в спальне к батарее отопления. И как-то раз он нагадил прямо посреди комнаты.
Мэрилу, поддерживая большой живот, скатилась с кровати и направилась в ванную. В комнате было темно и ни зги не видно. Вдруг она поскользнулась на свеженьком собачьем говне и растянулась. Включив свет, она стала орать на Стара, потом — на меня: её любимая сиреневая ночнушка была изгажена.
Проснувшись и увидев, что произошло, я рассмеялся. Так поступать не стоило, потому что беременная Мэрилу была на взводе. Она могла пораниться и вообще потерять ребёнка.
— Убери здесь всё! — потребовала она.
— Я устал, родная. Я всё приберу утром перед работой. Обещаю. Вот увидишь. Всё равно ты не встаёшь до полудня.
— Ты уберёшь всё сейчас!
— Не уберу…
— Уберёшь…
Мэрилу черпанула говно рукой и бросила в меня. Часть попала мне на голову. Часть на простыню и подушки. А часть на спинку кровати и на стену.
— А, так мы решили поиграть!
Я снял говно с лица и волос и бросил ей назад. Прямо в нос, в рот, в глаза.
— Ага! В яблочко! Выигрыш мой!
Она сплюнула говно на пол, протёрла глаза рубашкой, снова зачерпнула пригоршню и швырнула в меня.
И тут понеслось. Она в меня, я — в неё. Я орал, потом падал и ржал. Кончилось говно — я снял часы с руки — эту модель «Сейко» я покупал ещё в лавке 199-ой бригады — и метнул в Мэрилу. Она присела. Часы попали в батарею и разлетелись на мелкие кусочки.
Через несколько минут перекидывания перешли к рукопашному бою. Мы хватали говно и мазали друг другу головы. До тех пор, пока оно не покрыло нас, стены, окна, постель, шифоньер, зеркало, пол — всё, даже люстру на потолке. Тогда мы вместе приняли душ, поменяли постельное бельё и легли спать. Поутру, перед уходом на работу, я, как мог, прибрался, как и обещал.
Второй бой по поводу собачьего дерьма был серьёзней.
9-го ноября между нами вспыхнула ссора о том, когда мне убирать за Старом в подвале. А я как раз смотрел телевизор — наслаждался игрой Джуди Гарланд в «Волшебнике из страны Оз» и пообещал убрать какашки после фильма, в девять часов. Мэрилу же настаивала на немедленной уборке. Я сказал «нет», она вышла из себя и, схватив Тину, умчалась к подружке.
Она ушла, я тоже разозлился, открыл галлон вина и стал пить. Через час я позвонил её подружке и сказал Мэрилу, что если она не вернётся через пять минут, я разгромлю дом, а потом подожгу его.
Я потерял самообладание.
Я знал, что ей понадобится по меньшей мере полчаса, чтобы добраться до дома, потому что подруга жила в Элджине. Как смерч я носился по дому, ломая всё и круша: из детской в комнату Тины на втором этаже, оттуда — в подвал, в закуток Стара. Я вывалил содержимое холодильника и расколотил его молотком. Высыпал муку и сахар из больших жестянок на пол. Вытряхнул кухонные ящики. Перевернул стулья, опрокинул мебель, перебил все лампы, сорвал шторы и разбил окна. Я даже исковеркал ломом несколько игрушек Тины.
— Приходили трое каких-то мудил и всё развалили, — сказал я, когда вернулась Мэрилу. — Хорошо ещё, что мне удалось спрятаться; они как с цепи сорвались…
От такого зрелища у Мэрилу начались схватки. Она позвонила в полицию, чтобы приехали за мной, потом моему отцу, и он забрал её в больницу.
К тому времени я благополучно отрубился на коврике в гостиной. Буйство моё выдохлось. И я так и не прибрал за псом.
— Он здесь валяется в отключке, козёл свихнувшийся, заберите его отсюда! — просила Мэрилу полицию. Копы растолкали меня, под ручки отвели в воронок и отвезли в тюрягу проспаться.
Я бушевал. С одним из копов я учился в школе.
— Меня нельзя в тюрьму! Ты знаешь, кто я? Открывай обезьянник, легавый, а то попрощаешься со своим значком, будет твоя семья просить милостыню. Ты всегда был ссыкуном. Капитан баскетбольной команды, бли-и-и-ин! Ты мне никогда не нравился, бля-бля-бля…
Поутру я очухался в камере, не соображая, почему я здесь и за что. Мэрилу позвонила начальнику участка и отказалась от своего заявления, поэтому меня выпустили и посоветовали отправляться домой, привести себя в порядок и ехать в Элджин: моя жена родила малыша.
Холодным воскресным утром я вышел из тюрьмы. На мне были только джинсы «Ливайс», я побрёл домой босиком: грустный парад сердитого, поджавшего хвост и отрыгивающего перегаром человека.
Дом оказался закрыт, и во мне опять закипела ярость. Я схватил садовый стул с лужайки и разбил окно в спальне. Забравшись внутрь, на книжной полке я нашёл бутылку мускателя — там же, где оставил.
Я был разбит и в растрёпанных чувствах и хотел одного — хлебнуть — хоть немного — чтобы унять дрожь. Потом глоток, чтобы закрепить этот глоток. И ещё чуть-чуть, чтобы стряхнуть трясучку. И ещё немножко, чтобы растрясти тряску, стряхнувшую трясучку. Часа не прошло, а я был омерзительно пьян — в дым, в сиську.
Я сидел на полу и думал о Мэрилу. Я понимал, что если заявиться в таком виде в больницу, она перепугается до смерти. Тогда я стал утешать себя…
Ведь не всё же время я пью, только по поводу. Когда холодно, я пью, чтобы согреться. Когда жарко, я пью, чтобы слегка охладиться. Когда я встревожен, пью, чтобы успокоиться. Когда с похмела, пью, чтобы поправиться. Когда мне хорошо и когда хреново — я пью.
Но я не пью ВСЁ ВРЕМЯ, только по поводу. И даже Мэрилу не скажет, что это не повод. Я стал отцом. Это всем поводам повод, и я его слегка отметил!
Но я был противен сам себе. Не желал я быть ни отцом, ни мужем. Я просто хотел умереть. Я не хотел больше жить. Я жалел, что не погиб во Вьетнаме. Я вспоминал Дэнни и Криса и думал, почему они погибли, а я остался жить. Я хотел уснуть и не проснуться…
Вместо этого я накинул рубашку, сунул ноги в туфли и поехал за 15 миль в Элджин в больницу св. Иосифа, к жене и ребёнку.
