когда он приводил доводы против моего предложения, но в конце концов он понял, что нет никакого смысла продолжать полеты без отдыха. Тогда он сдался и сказал, что это будет хорошим поводом, чтобы заполучить из Кренфилда Джеко и предоставить ему возможность снова участвовать в боевых вылетах, о чем тот просил в течение долгого времени. Я позвонил в штаб 12-й авиагруппы людям, отвечавшим за персонал, и спросил, могут ли они помочь нам перевести Джеко в 141-ю. Спустя несколько дней очень счастливый Джеко присоединился к нашей эскадрилье.
Глава 22
Операции «Serrate» не предоставляли нам никакой отсрочки. Мы были обязаны вылетать всякий раз, когда вылетали бомбардировщики, а поскольку это происходило каждую ночь, у всех нас начинали проявляться признаки усталости. Эскадрилья имела достаточно экипажей, чтобы обеспечить ротацию людей от вылета к вылету, но нервное напряжение от подобных вылетов было большим. Наши потери все еще были незначительными, но каждую ночь мы должны были сталкиваться с прожекторами, зенитной артиллерией и вражескими ночными истребителями, а иногда нас обстреливали с собственных бомбардировщиков. Период времени, который мы проводили над территорией противника, был большим – по крайней мере, два часа, – и, конечно, мы понимали, что если нас собьют и мы сможем выпрыгнуть на парашюте, то вряд ли вернемся до окончания войны. Во время же вылетов в составе ПВО мы знали, что если нам придется воспользоваться парашютом, то мы сможем вернуться к своим товарищам в пределах нескольких часов.
Однако «сломался» всего один летчик. Один из моих храбрых бельгийских пилотов пришел ко мне совершенно расстроенный и пожаловался на то, что во время нескольких последних вылетов он вынужден был повернуть обратно на базу еще до пересечения вражеского побережья из-за отказа бортового радара или прибора «Serrate». Он подозревал, что его радиооператор намеренно сообщал о неисправности оборудования. Это было серьезное обвинение, но я пилоту поверил. Я решил послать их снова тем же вечером, и если они вернутся по причинам, указанным пилотом, то самолет должен быть изолирован до следующего вылета, но уже с другим экипажем. Если новый экипаж не обнаружит неисправностей оборудования, мы получим достаточно убедительное доказательство трусости радиооператора. И в самом деле, бельгиец и его радиооператор преждевременно вернулись из вылета. На следующую ночь на этом же самом самолете вылетели Винн и Скотти. На аппаратуре не производилось никаких работ, и они провели полет над вражеской территорией, не обнаружив никаких неисправностей прибора «Serrate» или радара.
Я послал за радиооператором бельгийца, который признался, что не хочет участвовать в вылетах. Он убеждал меня в том, что ему не уцелеть. Откровенно говоря, он был трусом. Он был мне мало симпатичен, потому что я знал, что все мы на определенной стадии этой игры чувствовали страх, и многим из нас было гораздо больше чего терять, чем ему, но самодисциплиной мы сумели победить или спрятать внутри наш страх. Этот офицер был удален из эскадрильи, и мой бельгийский пилот стал летать с другим радиооператором. По трагической иронии судьбы вскоре их сбили около Бремена.
То, что я позволил Стиксу летать без перерыва слишком долго, преподало мне хороший урок, и я пытался предоставлять всем экипажам короткий отдых. Также становилось очевидным, что и я нуждался в неких решительных переменах. Мой характер становился грубым, и я был переутомлен полетами до одурения. Однажды эскадрилья получила сообщение, что Королевский военно-морской флот будет рад принять на несколько дней двух офицеров на борту одного из своих эсминцев в Харидже. Эсминец был частью эскорта конвоя, шедшего вдоль восточного побережья. Это было как раз то, что мне требовалась, и я решил, что со мной должен отправиться также много работавший Бастер, наш «шпион». Мы прибыли к «Уитсхеду», довольно древнему кораблю. Когда мы вскарабкались на трап, я внезапно вспомнил некую старую традицию отдания чести на юте. Повернувшись к Бастеру, я спросил его, где это место. Он пожал плечами. Офицер и два или три матроса ждали, когда мы ступим на палубу, так что я должен был попытаться сделать все правильно. Я не хотел начать наш отпуск с большого конфуза. Пытаясь выглядеть непринужденно, я бросил пристальный взгляд на главную мачту и быстро отсалютовал, надеясь, что это будет приемлемо. Выражение презрения, промелькнувшее на лицах военных моряков, показало, что мое невежество не осталось незамеченным.
Командиром корабля был молодой лейтенант. Я помню, что был удивлен его невысоким званием. Мне казалось, что его обязанности по крайней мере заслуживали звания фрегаттен-капитана, но это было не мое дело.
Переход с конвоем вдоль восточного побережья в Ферт-оф-Форт, который продолжался два дня, взбодрил меня, и я обнаружил, что в компании моряков смог полностью забыть проблемы, которые переполняли меня в течение последних нескольких недель. Мы были полностью заняты на корабле. Иногда нас просили идентифицировать самолеты, и именно тогда мы оценили, насколько раздражали военных моряков появлявшиеся поблизости самолеты. А еще поняли, что если бы они дожидались, пока определят, свой это самолет или вражеский, то часто было бы слишком поздно: самолет получил бы возможность атаковать. Так что их склонность сначала стрелять, а потом задавать вопросы могла быть оправданна.
У входа в Ферт-оф-Форт «Уитсхед» попрощался со своими подопечными и в компании с двумя другими эсминцами и крейсером на скорости направился обратно в Харидж. Слава богу, во время всего перехода море было относительно спокойным и я чувствовал себя хорошо. Но когда двигатели старого «Уитсхеда» работали на полных оборотах, они вызывали такую вибрацию, что я почти испытывал тошноту, однако сумел сохранить честь офицера Королевских ВВС. В Харидж я вернулся новым человеком и был благодарен нашим друзьям-морякам за замечательное гостеприимство.
В то время как Джеко осваивался в Уиттеринге и знакомился с прибором «Serrate», Стикс и я совершили еще один вылет. Это должен был быть наш последний совместный полет за семь месяцев. Очень большому соединению наших бомбардировщиков было приказано атаковать индустриальный центр Мангейма, в юго-западной части Германии. Мы решили, что наиболее подходящей для дозаправки и старта точкой будет аэродром Брэдвелл-Бей, около устья Темзы. Там размещалась 605-я эскадрилья истребителей-бомбардировщиков «москито», в которой служил Дэйв Бломли, муж моей сестры. Я не видел его с начала войны и теперь встретился с ним снова. Мы провели несколько счастливых часов за воспоминаниями, когда я ожидал времени взлета. Дэйв был доволен полетами на истребителях- бомбардировщиках, но завидовал моей эскадрилье с ее радарами и приборами «Serrate». «Москито» совершали по ночам на малой высоте длительные и опасные полеты в глубину вражеской территории, пытаясь найти самолеты противника. Но поскольку они не имели никаких бортовых радаров, их успехи были незначительными.
Незадолго до полуночи девять моих самолетов поднялись в воздух с интервалом в несколько минут, мы набирали высоту в юго-восточном направлении, чтобы вступить в контакт с массами бомбардировщиков, которые собирались в поток перед нами. К северу от Дюнкерка мы видели огонь зенитной артиллерии и прожекторы. Над бельгийско-германской границей темнота нарушалась лишь разрывами зенитных снарядов. Можно было отчетливо разглядеть клубы дыма от взрывавшихся поблизости снарядов, и один или два раза наш самолет сотрясался взрывной волной.
Вокруг нас в небе были видны горящие самолеты. Некоторые из них медленно снижались к земле, в то время как их экипажи безуспешно пытались сохранить управление. Другие падали, подобно пылающим метеорам. При помощи Стикса я преследовал ночной истребитель, но тот включил радар, так что мы должны были начать все снова. Около Льежа Стикс поймал устойчивый сигнал, и после полета по кругу на высоте 3000 м мы, наконец, установили радарный контакт. Было очевидно, что враг не подозревал о нашем присутствии, и Стикс, быстро интерпретируя показания индикаторов своего радара, мастерски вывел меня в позицию с задней полусферы.
На дистанции 135 м я заметил неясный темный объект. Я не мог идентифицировать его с такого расстояния и, развернувшись, чтобы держаться ниже, стал приближаться, пока мы не оказались всего в 90 м от него. Теперь объект приобрел знакомые очертания «Мессершмита-110». С такой дистанции я не мог промахнуться. Я выпустил две короткие очереди из всех десяти наших стволов. Попадания были видны по всей хвостовой части «мессершмита». Он перевернулся через крыло и, загоревшись, по спирали упал на землю.
В этот момент темноту пронзила белая сигнальная ракета, выпущенная с другого самолета поблизости от нас. Возможно, она исходила с немецкого ночного истребителя, пилот которого отмечал место падения,
