– Нам не разрешено держать оружие, – сказал он деловым тоном. – Мы уже много пострадали. Я провел год в тюрьме за свою веру. Мы пытаемся добиться, чтобы правительство признало нас и позволило нам открыто проводить наши службы. Мы должны быть очень осторожными и в первую очередь думать об истинной вере.
Мы снова попытались объяснить собравшимся, что такая точка зрения противоречит учению Христа, но те так долго следовали за своим вождем, что это уже стало привычкой. Они вздыхали и опускали голову, но по-прежнему держали сторону Ивана или же трусливо сохраняли нейтралитет. Долбня был в растерянности, и его прежний энтузиазм сменился задумчивостью и внутренними размышлениями. Мы выразили глубокое сожаление, что среди таких искренних последователей Христа и его учения не нашли сострадания и глубокой любви к своим голодающим, отверженным братьям, которые вынуждены жить в физической и духовной нищете и из-за своей слабости неспособны защитить себя. Крестьяне вздыхали, но ничего не отвечали.
Покинув их, мы решили не задерживаться в Любомирке. На следующий день я снова перелезла через стену к Степану. Он был расстроен и опечален. Он не пытался оправдывать невыполнение своего обещания сражаться за народ, однако подчеркивал, как важно проповедовать среди него Евангелие.
– Наши люди постоянно странствуют, проповедуя и раздавая Новый Завет целыми мешками, – сказал он.
Именно там и тогда я предсказала, что через несколько лет эта пропаганда словом, а не делом превратится в очередной ритуал, отчуждая штундистов от остального мира и порождая в них известное презрение к тем, кто мыслит иначе, в то время как последние всегда будут считать братьев еретиками.
Мы расстались друзьями, но между нашими душами больше не проскакивала электрическая искра энтузиазма, как поначалу.
Под вечер ко мне пришла дочь Степана и прошептала:
– Идемте, я покажу вам дорогу через поле.
Мы сразу же направились к хате Степана. Он дал дочери несколько кратких указаний, по-братски распрощался с нами и стоял на пороге, пока мы не исчезли среди высокой конопли. Его маленькая хрупкая дочь долго вела нас по длинной, узкой тропинке. Она привела нас к ответвлению, которое выводило на главную дорогу, обернулась, быстро поклонилась и поспешно побежала по тропинке домой. Эта юная заговорщица, вероятно, не в первый раз провожала таинственных гостей, поскольку многие люди со всех сторон шли в Любомирку, эту Мекку и Медину штундистов, и она, конечно, знала, как плохо придется тем посетителям, которые попадут в руки церкви или полиции.
Часть вторая
Тюрьма и суд
Глава 5
Арест, 1874 год
Мы направились в сторону Подолии, но я почти не помню подробностей нашего путешествия. В одной из деревень я отдала последнюю нелегальную листовку, после чего решила сама написать воззвание к крестьянам. Стефанович сделал три копии этого воззвания. Я поступила так, потому что во время разговоров с крестьянами те всегда говорили:
– Если бы вы записали эти слова и распространяли повсюду, от них бы была реальная польза, потому что тогда люди бы знали, что это не выдумки.
В те чудовищно невежественные времена, когда в деревнях не видели других бумаг, кроме приказов, изданных властями, вера крестьян в письменное слово была колоссальна, тем более что среди них не было никого, кто умел сколько-нибудь прилично писать.
Однажды в Златополе несдержанный темперамент Якова едва не довел нас до беды. Он остро ощущал страдания народа и при виде малейшей несправедливости выходил из себя и был готов броситься на защиту пострадавшего. В этот раз мы вошли в лавку на базаре и застали там женщину – та рыдала, очевидно, от отчаяния. Указывая на купца, она кричала: «Он украл у меня рубль! Я заплатила ему, а теперь он все отрицает! Как я пойду домой? Помогите, добрые люди, лавочник меня ограбил!»
У нее был такой жалостный вид, что я сильно испугалась. Яков бросился к лавочнику, потрясая кулаком. Зрелище было ужасное. И тот и другой обменивались злобными угрозами. Я вспомнила про наши фальшивые паспорта и про то, что может вмешаться полиция, и поэтому всунула рубль в ладонь женщине, взяла Стефановича за руку и вывела его из лавки. Мне не хотелось упрекать своего молодого спутника за его неосторожность. Совесть мучила меня за то, что я давлю в зародыше чистые, искренние порывы юной души, но в моем уме на первом плане всегда стояла мысль о долгой, постоянной работе ради наших невежественных, порабощенных братьев, заставлявшая меня избегать опасных осложнений в затруднительных ситуациях.
Мы шли оттуда молчаливые и опечаленные. Я заметила дряхлую старуху в шубе и чепце, у которой почти не было сил, чтобы двигаться. Очевидно, она была последним потомком какого-нибудь впавшего в нищету древнего и знатного рода. Я толкнула Якова локтем:
– Смотри, ну разве она не счастлива? Кто заподозрит ее в чем-нибудь противозаконном? Никому и в голову не придет спрашивать у нее паспорт.
Мы от всей души посмеялись над идеей, что эта жалкая личность может вызвать зависть у двух здоровых, сильных людей.
В середине сентября мы добрались до Тульчина – местечка, где декабристы проводили собрания своего Южного общества. Но о декабристах мы не думали: прошлому не было места в наших умах. Мы надеялись здесь познакомиться с кем-нибудь из храбрых повстанцев, которые наводили ужас на все власти Подолии своими набегами в разных частях области. Пока что поймать этих налетчиков никому не удавалось, и о них среди народа ходило много интересных легенд. Однако мы не сумели напасть на их след и решили провести немного времени в самом Тульчине или в его окрестностях, чтобы побольше разузнать об этих событиях.
Тульчин представлял собой местечко на землях богатого польского помещика. Его древний замок стоял на краю села, окруженный пришедшим в упадок парком. Неподалеку от парка находилась деревушка Варваска, где мы решили остановиться. Жили там только крестьяне. В Тульчине было множество мелких лавочников, полностью поглощенных своими денежными делами. Все свое внимание они уделяли жизни базара, куда в огромных количествах свозили продукты из окрестных деревень. Я решила воспользоваться базарными днями. Варваска находилась так близко от Тульчина, что попасть туда не было проблемой.
Мы вошли в один из домов и попросили дать нам комнату. Изучив наши паспорта, хозяин разрешил нам остаться. Обстановка в этом доме была не такой примитивной, как в наших прежних жилищах. В местечке было полно евреев, поляков и людей других национальностей. Здесь постоянно сменяли друг друга ремесленники, бродяги и контрабандисты. Кроме того, население жило в постоянном ожидании набегов последователей знаменитого Кармелюка.
Кармелюк был легендарным героем-разбойником, который оставался невидимкой при свете дня, грабил богатых и помогал бедным. Именно о нем говорили, что «ни одна тюрьма его не удержит» из-за его силы и проворства. Стефанович с восторгом слушал истории об этом герое и о том доверии, которое питали к нему бедные люди. Он представлял себе войны, которые вели запорожцы, и страстно желал возродить храбрую борьбу украинцев со всем, что мешает их миролюбивой жизни, полной красоты и поэзии.
Мои посещения рынка давали много материала для изучения условий местной жизни. Задумчивые, молчаливые малороссияне стояли около своих возов, нагруженных салом, свиньями и другим товаром. Они выглядели совершенно отчужденными от шумного, оживленного базара, как будто пришли сюда не для того, чтобы продать свой товар, а чтобы поразмыслить над важными проблемами. Они никогда не заговаривали первыми, а на вопросы давали короткие ответы. Покупателей было гораздо больше, чем продавцов, и они всегда куда-то спешили.
Помимо этих двух преобладающих типов, тут и там можно было видеть людей иного склада. Это были «люди без места» – они ничего не продавали и не покупали, а только бросали вокруг себя взгляды, как будто в ожидании чего-то. Их лица были усталыми, одежда – неопрятной, поведение – робким. Они стояли, прислонившись к стене, либо медленно бродили от одной телеги к другой. Все они были «безземельными людьми», за малым исключением – бывшие дворовые, покинувшие своих хозяев, иногда по собственной воле, иногда вынужденно. Не имея ни работы, ни дома, ни ремесла, эти люди бродили по всей России как
