революционную работу в Нижнем Новгороде. Он блестяще учился в школе, а после того, как закончил духовную семинарию, посвятил себя литературе и науке. Сильно пострадав от преследований, он тем не менее всегда ухитрялся забрать с собой превосходную библиотеку, когда жандармы сгоняли его с одного места на другое. С помощью этой библиотеки он обучил сотни молодых людей. Своих учеников он посылал в деревни и таким образом наладил связь со всей Нижегородской губернией и некоторыми районами Владимирской и Ярославской губерний. Его то и дело арестовывали, но он не давал себя запугать. Еще молодым человеком он умер от туберкулеза, которым заразился в тюрьме.
Множество активных работников вступило в нашу партию благодаря влиянию Качаровского. Он собирал статистику по крестьянскому землевладению и смог посетить все города, где имелись статистические архивы. С собой в качестве помощников он брал талантливых молодых людей. В Смоленске он создал примечательную группу из надежных молодых женщин, среди которых была Настасья Биценко. Много выдающихся работников было родом из Чернигова, Полтавы и Киева. Вести агитацию в 1903–1906 гг. было несложно. Почва была тщательно подготовлена, и семена давали быстрые всходы. Поднимавшиеся ростки были столь крепки, что ни массовые ссылки, ни порки, ни тюрьмы, ни прочие жандармские приемы не могли их сокрушить.
Наши враги думали, что пресекли нашу деятельность. Разве они недостаточно вешали, расстреливали, пороли, чтобы навсегда избавиться от нас? Для перевозки ссыльных не хватало транспорта. Одних учителей было сослано 20 тысяч. В 1906–1909 гг. школьные здания пустовали и лишь по ночам в них тайно проводились собрания революционеров.
К тому времени народ понял, что бесполезно ждать милостей от правительства. Не только события 9 января, но и вся история административной политики ясно показывала, что все власть имущие, от царя до станового, не допустят никакой системы, которая бы давала крестьянам равноправие. Крестьян охватили опасные умонастроения. К 1907 г. более опытные поняли, что революция окончилась неудачей и что начальство попытается лишить их уступок, обещанных правительством в момент первого испуга. Крестьяне снова потеряли надежду получить землю. Они устали; их переполняло горе и уныние, хотя они не потеряли уверенности в революции как в средстве решения своих проблем. Они считали, что потерпели поражение, потому что их движение не было достаточно массовым и в нем участвовало недостаточное число губерний.
Молодежь думала по-другому. Она хотела попробовать еще раз. Она видела результаты трех лет тщательной подготовки. Она видела насилия над матерями и сестрами. Она видела, как драли бороды отцам. Их скот угоняли, сжигали целые деревни, бросали в тюрьмы любимых вождей, ссылали целые семьи. Молодежь видела все это и ожесточилась.
В 1908–1910 гг. Сибирь и северную Россию переполняли ссыльные из низших классов – крестьяне, рабочие, солдаты и матросы. Большинство сосланных крестьян были пожилыми людьми, оторванными от своих семей. Они оказались в крайней нищете, но, несмотря на это, переносили суровые лишения ссылки. Они постоянно говорили о революции и делали предсказания на будущее, высказываясь таким образом: «В следующий раз все будет по-другому. Об этом даже ужасно подумать. У всех молодых людей будут ножи в сапогах. Помещики могут не ждать пощады. Доброта здесь не помогает. Мы в этом убедились. Мы думали, что они не вернутся, но ошиблись. Они вернулись и привезли с собой жандармов и казаков, которые пороли нас. В следующий раз мы таких глупостей не допустим. Наша молодежь сделает так, что им станет жарко».
Рабочие, солдаты и матросы также были уверены, что следующая революция окажется кровавой. Никто не сомневался, что она очень скоро повторится. Они знали, что события остановились на полдороге и будет несложно довести их до завершения. Многие ссыльные пытались бежать, чтобы продолжить организационную работу. Их часто ловили и возвращали на место ссылки, но они, как правило, предпринимали новые и новые попытки.
Все они были полны решимости победить во время следующей революции, пристально следили за революционными успехами городских рабочих и внимательно читали стенограммы Думы. Они смеялись над правительством, которое думало, что революционеров можно запугать репрессивными мерами. Казалось, что буржуазия не понимает ситуации. Именно в то время Егор Сазонов отравился, чтобы пробудить интерес к судьбе своих товарищей. Его поступок не произвел на правительство абсолютно никакого впечатления.
В каждой губернии насчитывались десятки тысяч ссыльных. В Киренском уезде – этом таежном малонаселенном районе размером с Францию – в 1908–1913 гг., когда я снова оказалась там, насчитывалось несколько тысяч политических ссыльных. Мою избу посещало множество молодых товарищей, и я всегда была в курсе их планов побега. Всем им не терпелось вернуться в Европейскую Россию, и все решительно намеревались при первой возможности возобновить революционную работу. Снова вернувшись в Россию в 1917 г., я встречала многих из них, и они отнюдь не симпатизировали большевикам. Мои хорошие товарищи – матросы, которые были со мной в Киренске, – были крайне опечалены позорным поведением Балтийского флота. Я встретила одного из самых лучших матросов, Кузьму Ермоша, во Владивостоке, по пути в Америку. Я спросила его:
– Как думаешь, Кузьма, долго еще люди будут убивать друг друга?
– Народ лишился покоя, – печально ответил Кузьма. – Он слишком долго страдал. Он бы уже давно остановился, если бы мог. А так в нем накопилось слишком много гнева.
На революционных митингах 1917 г. я видела огромную разницу между теми людьми, которые прошли революционную подготовку в наших организациях в 1904–1906 гг., и новичками, с самого начала оказавшимися под влиянием большевиков. У них не было времени, чтобы сформировать обоснованное мнение, и они были готовы поддерживать безумцев и предателей. В борьбе между двумя течениями победителем оказалась толпа. Обносившаяся, изголодавшаяся, ожесточенная разочарованиями 1905 г., она знала, что смирением, терпением и молитвой ничего не добьешься. Она видела, что крестьяне Харькова и Полтавы пытались поступать по совести и были за это жестоко наказаны. Репрессии, последовавшие за восстаниями 1905 г., довели их до отчаяния. Именно из-за близорукого отношения привилегированных классов к крестьянам в России стал возможен большевизм.
Поначалу многие опытные революционеры не осмеливались заявить о своем отношении к новому порядку. Они бездействовали, ожидая развития ситуации. Другие, устав от тюрем и ссылок, искали спокойствия в просветительской работе.
2 марта 1917 г. мы в Минусинске узнали о революции, произошедшей в Петрограде. Ходили слухи, что Керенский по телеграфу потребовал освободить меня и организовать мой немедленный отъезд. Я получила официальное уведомление лишь на следующий день и попросила приготовить к 4 часам экипаж и лошадей. Денег на путешествие у меня хватало. Ближайшая железнодорожная станция находилась в Ачинске, в 300 верстах от Минусинска. Когда была оглашена телеграмма об отречении царя от престола, Минусинск пришел в сильное возбуждение. При вести о свержении старого режима все местные чиновники испарились. Никто не кричал на нас. Некому было отдавать честь. Некого было бояться. На одной из станций я встретила высоченного человека, который поклонился мне и сказал приглушенным голосом:
– Это правда?
– Похоже на то. А кто вы такой? – спросила я по сибирскому обычаю.
– Я – жандарм, который вез вас в Минусинск.
– И что вы теперь собираетесь делать?
Он очень возбужденно ответил:
– Пойду воевать. Мы, жандармы, постоянно просили, чтобы нас отправили на фронт, но нам всегда отказывали.
Он был последним представителем царской бюрократии, которого я встретила. Они расползались прочь, как жалкие, побитые псы, чтобы переждать, пока утихнет буря.
По пути в Ачинск уже чувствовалось приближение весны. Снег на дороге таял, ехали мы медленно. Я не успела на ближайший поезд. Оказалось, что в Ачинске меня ждали. На главном плацу стояло множество солдат и офицеров. Они бросились ко мне, требуя подробностей и разъяснений. Я почти ничего не знала; поэтому разговор перешел на проблемы, требующие немедленного решения. Младшие офицеры и рядовые показывали мне свои казармы и рассказывали о затруднениях, с которыми они сталкивались при старом режиме, о путанице и противоречиях в приказах, об утомительном формализме начальников
