будто кто-то шепнул на ухо: 'Эсперейя. Будущее землян'.
Планета вынырнула из красно-синего кокона, вертящегося в облачке матового тумана. Города, искусно имитирующие пчелиные соты и птичьи гнезда в кронах деревьев, люди, похожие на землян, но с иным выражением лиц, несущих на себе печать неведомого знания, неведомых чувств… Человек, внезапно выросший перед ней, был странно похож на кого-то. Вот только на кого? От попытки выяснить это заломило в висках.
Часть 3
Чрез человека
Он знал, что сидит в кресле, опутанный электродами, датчиками, но душа или то, что называют ею, далеко за тридевять земель отсюда. Зрительные образы, настолько яркие, что вызывали чувственные ощущения, обволакивали его, втягивали в действие, и он порою терялся: где все-таки находится, на Эсперейе или на Земле?
'Ну почему, — отчаянно билась мысль, — почему лишь вдали от родной планеты можно в полную меру, с такой восторженной силой и глубиной постичь земные зори, бесконечность степных пространств, торжественность храма лесов, синеву неба и вод? Почему, лишь потеряв то, что дорого сердцу, осознаешь суть утраченного?'
Брызги прибоя окатили с ног до головы. Он сделал шаг назад, разбежался и бросил тело в сверкающую зелень волн. Солнце обнимало воздух и расплескивало свой неистовый жар, превращая его в ласку и тепло, 'Хорошо, хорошо-то как!' — бормотал он, энергично загребая руками. Обернулся к полоске пляжа и не узнал его: величавый березовый лес раскинулся на том месте, где минуту назад был желтый песок. И выходил он уже не из пенного прибоя, а шел босиком по росной траве. Слева, из стеклянной глубины озера, медленно поднималось раскаленное светило, превращая белесую долину в розовую утреннюю праздничность. Смущенно заалели стволы берез, шустрая звонкая пичуга протренькала всему миру, как чудесно жить на Земле. Он вошел в лес, и все вокруг затрепетало, зазвенело в золотом ливне льющихся сквозь листву лучей. Он шел и шел напрямик, впереди мерцали дрожащие в утреннем мареве деревья, и не было конца их стройным рядам. Вдруг лес распахнулся, и он оказался в родительском доме, где мать подавала тарелку дымящегося ароматного борща, а напротив сидел отец и шуршал газетой. Сам же он был мальчишкой с ободранными, загорелыми до черноты коленками и ссадинами на руках. И так хорошо, так покойно и благостно было на душе оттого, что родители живы, что борщ вкусен, а за окном ждет дружок Вовка со спиннингом и пластмассовым ведерком.
Потом опять все заволокло туманом, из которого медленно выплыл нежный овал девичьего лица. Легким касанием руки девушка повернула его голову, и он увидел в кресле мужчину средних лет, такого розовощекого, будто тот выскочил из-под душа высокого давления. Человек сидел под приподнятым прозрачным колпаком и пристально разглядывал его: очень знакомый лоб, губы, глубоко посаженные глаза… Долго вглядывались друг в друга, пока наконец пришло понимание, что смотрит в зеркало.
— Стас Радов, вы слышите меня?
— Лия? — узнал он лаборантку, — Никак не привыкну.
— Пора бы. — Ему подали стакан магнитной воды. Он кивком поблагодарил и заметил, как пальцы судорожно сжали стакан.
— А где остальные?
— Убедились, что все в порядке и ушли в двадцать пятую. Там сложная ситуация.
Пальцы рук и ног слегка покалывало, суставы окостенели, трудно было повернуть шею, согнуть колено. Он знал, что через полчаса это исчезнет: уже второй раз проходил процедуру КО — клеточного обновления, и всегда такая неприятная реакция. Вновь посмотрел в зеркало. Житель Эсперейи, восставший из праха, — незримо было начертано на его лбу. Точнее, житель Земли, ибо именно с Земли доставляли на Эсперейю контейнеры с реплигенами землян.
В кресле КО обновлялось не только тело — память с особой остротой возвращала первую жизнь. Почти месяц как бы заново переживаешь ее отдельные эпизоды, яркие до иллюзий В эти дни его комната наполняется голосами друзей и недругов, любимых женщин, близких и родных, безвозвратно утерянных, а теперь оживших не только в памяти, но и в надеждах, которым, быть может, со временем суждено сбыться.
Лия развернула его кресло и включила голограф с программой космических пейзажей. Он усмехнулся: девушка все делает по инструкции, но ему вовсе не хочется развлекаться. Попросил выключить Экран погас и еще с полминуты переливался цветными тенями
То, что ему не просто вернули жизнь, а задействовали резервные миллионы мозговых клеток, которые раньше были отключены, он понял в первые же дни репликации, шесть лет тому назад. Расщепление сознания оказалось ничем иным, как способностью организма жить на нескольких регистрах, и он без особых усилий переключался с одного на другой. Тот, первый человек помнил земные рассветы и закаты, запах асфальта после дождя, детскую нежность ребенка и улыбку жены. Второй с жадностью осваивал жизнь в новом мире, не уставая удивляться каждому дню.
Ощущая себя то землянином, то эсперейцем, Радов, однако, не входил в конфликт с самим собой. Тоска землянина по прошлому гармонично переливалась в активную деятельность эсперейца.
И лишь после КО в нем что-то переворачивалось, нападала хандра, а память о прошлом становилась пронзительной и будоражащей.
Хотя Эсперейя была почти аналогом Земли, в снах и грезах родная планета виделась несравненно прекрасней: воды в ее реках были звонче, небо синее, ветры ласковей и яростней. Обновленная память возвращала детали, которые, казалось, навсегда исчезли еще в той жизни. Видеопленка мозга скрупулезно запечатлела каждый миг его прошлого и теперь выдавала кадры самых разных лет. Радов с горечью убеждался в том, что ко многому был слеп и глух. 'Папа, папочка!' — Юрка и Лена тащат его за руки в воду, и их мокрые загорелые лица сияют от восторга. 'Ты сегодня устал', — говорит жена, проводя рукой по его лбу. Ее волосы пахнут ромашковым шампунем и еще чем-то уютным, домашним и родным. Он ловит ее руку, прижимает к щеке, но думает совсем не о ней, а о том, что на совещании надо бы поговорить о сотрудничестве с естественным доктором — природой. И снова, снова эта женщина. Она идет за ним с упорством следователя, решившего до конца понять характер преступления. Ну любил ее, любил, а потом все кануло куда-то, и его ли в том вина? А вот о том, темном, лучше не сейчас, лучше вообще никогда не вспоминать. Оно же накатывается вновь и вновь, и никуда от него не деться. Вот она, его девочка, которую он когда-то предал по молодой дурости.
— Я видел тебя с парнем. Кто он?
— Мой друг.
— Это я сразу понял.
— Странно, что вас интересуют мои дела.
— Очень даже нормально. И ты прекрасно знаешь почему. Когда-нибудь, надеюсь, ты поймешь меня.
— Никогда!
— Поймешь. Быть может, не простишь, но поймешь. А тетрадь — твоя работа? Так и знал. Поздравляю: у тебя неплохой слог, цепкая память и глаз. Но зачем же так зло? Я бы не хотел, чтобы моя дочь выросла злючкой.
— Ваша?
— Моя. И, пожалуйста, не заплывай далеко. Я ведь знаю, где ты купаешься. Езда верхом не запрещается, однако извещай персонал, если надумаешь ускакать куда-нибудь. Все-таки у нас санаторий, анархия здесь не пройдет.
— Спасибо.
— За что?
— За то, что разрешили купаться и скакать верхом. Только я и сама бы…
— Дерзкая. В меня. Ничего, девочка, ничего. Все правильно.
