— Мэйзи! — Отчего-то мне трудно говорить. — Прости меня.
— За что?
— За то, что не отвечала на твои звонки. За то, что исчезла. Подруга отчаянно машет рукой, как будто отгоняет мои извинения.
— Об этом не беспокойся, — сев рядом со мной, говорит она. — Но когда ты выйдешь на работу?
— Скоро, — отвечаю я. — Теперь скоро. Мэйзи приподнимает свои выщипанные брови.
— Ты твердишь об этом уже который месяц. Тебе не кажется, что пора перейти к делу?
— Нет, не сейчас. — Замолчав, я качаю головой. Разве можно рассказать ей про М., про связь с ним Фрэнни, про мою теперешнюю жизнь… — Мне нужно время, чтобы понять…
— Что понять, Нора? В том, как Фрэнни умерла, нет никакого смысла. Теперь настало время приводить все в порядок. Только посмотри на себя — у тебя такой вид, будто ты не спала много дней! Никакой косметики, волосы в полном беспорядке; а во что ты одета — рваные джинсы, ветхая тенниска — просто ужас! Раньше ты так никогда не одевалась. Можно по думать, что ты побывала в аду!
Я смотрю на свою тенниску. На ней пятно — утром во время завтрака на нее пролилось молоко.
— В ад ведет много дорог. — Мой голос едва звучит. Я вспоминаю о черной комнате в доме М., кожаной упряжи и металлической дыбе. — Вот только назад, боюсь, нет ни одной.
Глава 24
— Что случилось с вашими занятиями? — спрашиваю я М. Сегодня он позвонил мне из университета и сказал, чтобы во второй половине дня я ждала у него дома. После бессонной ночи меня сейчас все раздражает: кухня кажется чересчур светлой, бьющие из окна солнечные лучи — чересчур яркими. Раздражение вызывает даже аккуратность М., который в данный момент вы глядит так, словно сошел со страницы модного журнала — каждый волосок на месте, на одежде ни единой складочки.
— Пришлось отменить их, чтобы освободить вторую половину дня.
Я закатываю рукава блузки.
— Для чего?
— На сегодня я запланировал нечто особенное. Я жду продолжения, но он молчит.
— Ну так скажете вы или нет? — Мое раздражение усиливается. М. только улыбается, но мне кажется, что он насмехается надо мной.
— Пойдем со мной, — говорит он и выходит из кухни, Я следую за ним по коридору и вскоре попадаю в заднюю спальню, которая теперь называется комнатой для дрессировки. В комнате темно, везде стоят зажженные свечи — толстые и короткие, тонкие и высокие, одни в подсвечниках, другие на плоских подставках в форме диска. Они расположены по всему помещению; в воздухе чувствуется слабый запах мускатного ореха — должно быть, это от них.
Оглядываюсь по сторонам. Кожаную упряжь в углу я уже видела раньше, как и дыбу с крюками, но теперь у дальней стены появилась кровать, а в середине комнаты — нечто вроде скамьи. С одной стены свисают тяжелые наручники, к полу привернуты ножные кандалы, а вдоль южной стены с крюков свисает коллекция кнутов, ремней и лопаток. Посередине экспозиции на двух крюках подвешена стальная абордажная сабля, которую отец М. использовал во время Второй мировой войны.
Почувствовав на своей шее руку М., я вздрагиваю.
— Пожалуй, мне лучше уйти. — Меня пробирает озноб.
— Не сейчас. Сначала я хочу тебя трахнуть.
— В вашей комнате, — говорю я. Он берет меня за руку.
— Нет, здесь.
Я вижу в его глазах решимость и понимаю, что мы будем делать это именно здесь. М. расстегивает мне блузку, затем снимает с меня джинсы и нижнее белье. У стены я только сейчас замечаю телевизор с видеомагнитофоном, а рядом с ними — высокий шкаф. В углу на треноге стоит портативная видеокамера. Я оглядываюсь на привернутые к полу ножные кандалы.
Заметив мой взгляд, М. снисходительно улыбается.
— Ты можешь доверять мне, Нора.
Он ведет меня к кровати. Я ложусь и смотрю на горящие свечи. На черных стенах пляшут отблески огня. В другой обстановке свечи придавали бы обстановке романтический характер, но сейчас они лишь напоминают о средневековых застенках.
М. садится на кровать. На нем темно-синяя рубашка — этот цвет ему очень идет — так он выглядит сексуальнее. Нагнувшись, он целует меня долгим, чувственным поцелуем, затем проводит руками по моему телу. Я ощущаю слабый запах его одеколона и тоже целую его, глажу его волосы, крепко обнимаю. Он убирает мои руки и помещает их у меня над головой.
— Держи их так, не касайся меня. — Он снова наклоняется, чтобы меня поцеловать. Я отчаянно его хочу. Руки М. обшаривают все мое тело, сначала бедра, потом груди, потом руки.
— Помнишь ту дискуссию, что была у нас на прошлой неделе? — шепчет он. — Тогда ты говорила, что не позволишь себя связывать. Так вот, я не желаю больше проявлять к тебе снисхождение.
Это сразу меня настораживает.
— Не вам решать, — говорю я.
— Мне, Нора, мне. Сейчас нарушается мой основной принцип, который очень прост: ты делаешь все, что я хочу и когда хочу. Я не понимаю, зачем ты сама напрашиваешься на неприятности.
Я чувствую, как что-то холодное и твердое защелкивается на моем левом запястье. Прежде чем я успеваю отреагировать, М. хватает другую мою руку и тоже фиксирует ее.
Я поворачиваю голову, и меня охватывает паника: на моих руках наручники, которые короткими цепями прикованы к стене. Почувствовав, как бешено бьется мое сердце, я приказываю себе успокоиться.
— Отпустите меня, — говорю я. М. только усмехается.
— Ты сама виновата, — поцеловав меня, говорит он. — Если бы ты доверяла мне, я бы тебя просто связал, немного развлекся бы и потом отпустил.
— Немедленно снимите! — Я уже кричу, но М. по-прежнему холодно смотрит на меня.
— Ты что, не понимаешь? Действительно не понимаешь, что сама во всем виновата? Если бы ты была послушнее, мне не пришлось бы прибегать к таким крайним мерам. Я предупреждал тебя: не будь такой упрямой. Теперь слишком поздно. Я собираюсь тебя как следует проучить.
Капля пота стекает по моему лбу — это от страха, потому что в комнате совсем не жарко. М. встает, аккуратно складывает мою одежду и кладет ее на стол, после чего выходит, закрыв за собой дверь.
Я натягиваю цепи, но они прочно прикованы к стене. Я снова их дергаю и чувствую, как наручники впиваются мне в кожу. Рядом со мной стоит стол, на котором лежит ключ от наручников, но мне его не достать. Я изворачиваюсь и пытаюсь достать ключ пальцами ног, но ничего не получается — стол стоит слишком далеко. Я снова пробую достать ключ, напрягаюсь всем телом, и наручники опять впиваются мне в руки. Все напрасно, убежать мне не удастся.
Громко зову М., но он не откликается. Я смотрю на горящие свечи — зря он оставил их без присмотра. Перед моими глазами появляется страшная картина: комната охвачена огнем, в то время как я, совершенно беспомощная, прикована к кровати.
Внезапно дверь резко отворяется. Я вздрагиваю, и у меня перехватывает дыхание. В первый момент я ничего не вижу в коридоре, кроме тьмы.
Затем появляется М. Первое, что я замечаю, — это черная маска. Это маска палача, какой ее показывают в кино, — плотно прилегающая к голове, с большими прорезями для глаз и бровей, полностью открывающая рот и нос. Потом я вижу облегающие джинсы — до сих пор М. никогда их не надевал — и его голую грудь. На М. черные перчатки без пальцев, на левой руке — черная повязка, усеянная металлическими кнопками. На поясе висят ножны, из которых торчит рукоятка большого ножа.
Захлопнув дверь, он подходит к кровати и пристально смотрит на меня. Тело явно принадлежит М., но глаза я не узнаю — они настолько пустые, ничего не выражающие, что, кажется, могли бы принадлежать автомату. Взобравшись на постель, М. усаживается мне на грудь. Вес его тела, прикосновение к коже грубой ткани, ножны, упирающиеся в ребра, — все это вызывает у меня приступ клаустрофобии. Я задыхаюсь, мои закованные руки напрягаются. М. бросает взгляд на наручники и касается моей правой руки; пальцы у него холодные, что резко контрастирует с теплой кожей перчатки.
— Отпустите меня! — Это уже не просьба, а мольба.
