самое для него страшное. Настало время сообщить ему, что мне известно, кто убийца сестры.
— Ну ладно. — М. пожимает плечами. — Раз кончено, значит, кончено. А теперь освободи меня.
— Смотри на экран. — Мое лицо становится непроницаемым. — Это ты довел Фрэнни, это из-за тебя по ее лицу текут слезы!
— Выключи эту…
— Смотри! — взвизгиваю я. Мое тело дрожит, и я заставляю себя сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться. Сейчас мне, как никогда, нужно владеть собой.
Я останавливаю кадр, на котором видна метка на ягодице Фрэнни, затем перематываю пленку и опять прокручиваю это место.
— Ты, кажется, не заметил, да? Ты совершил ошибку, и теперь она дорого тебе обойдется. — Я снова останавливаю кадр и указываю на шрам. — Посмотри на это.
— На что?
— Он едва заметен. Похоже на родимое пятно, хотя у Фрэнни не было никаких родимых пятен.
М. косит глаза на телевизор, стараясь понять, что все это значит.
— Это круг, — говорю я, — перечеркнутый линией. Точно такой же коронер нашел на животе у моей сестры.
В глазах М. вспыхивает паника — только на миг, на какую-то долю секунды, прежде чем он успевает снова овладеть собой.
— Это может быть что угодно. — Он старается сохранять спокойствие.
— Тем не менее это перечеркнутый круг. Точно такой же ты вырезал на животе у Фрэнни.
Я выключаю телевизор, подхожу к видеокамере и включаю ее, затем возвращаюсь к М. и сажусь ему на грудь, чувствуя прикосновение его обнаженной кожи к моим бедрам.
— Сейчас ты расскажешь мне, как убил мою сестру. Я за пишу твое признание, и ты просидишь в тюрьме до конца жизни, если повезет. Тебе вполне могут вынести смертный приговор.
М. холодно глядит мне в глаза.
— Почему ты решила, что я буду говорить?
Я беру в руки концы ремня, затянутого у него на шее.
— Потому что, если не будешь, я убью тебя. М. презрительно смеется.
Я затягиваю ремень, лишая его возможности дышать. М. сопротивляется, и мне приходится затратить все свои силы, чтобы удержать ремень на месте. Признаюсь, к такому я была не готова. Прежде чем я успеваю среагировать, М. изворачивается, приподнимает левый локоть и бьет меня в ребра. От резкой боли я сгибаюсь пополам, отчаянно хватая ртом воздух. Ненатянутая цепь дает М. пространство для маневра — он снова бьет меня локтем, причем сила удара такова, что я сваливаюсь с его груди и падаю на стол, на пол летят бокалы, свечи и все остальное, что на нем стояло. Ящик стола открывается, по полу рассыпаются презервативы, машинное масло, зажимы для сосков. Две свечи гаснут еще до того, как оказываются на полу, но третья прожигает в ковре небольшую дыру. Я гашу ее каблуком. Бок болит, а на плече появляется синяк — в том месте, где я ударилась о стол, кожа содрана и рана кровоточит.
М. самодовольно улыбается. Я сбрасываю с себя туфли и закидываю их в дальний конец комнаты, после чего снова подхожу к кровати. Ухватившись за раму, я оттаскиваю кровать подальше от стены, и вскоре цепи, которыми к ней прикреплены наручники, натягиваются как струна. Мое дыхание становится тяжелым, бок по-прежнему болит. Я тяну на себя кровать, и тут же слышу крик М.:
— Черт побери, Нора! Ты оторвешь мне руки. Я подхожу к М. и снова сажусь ему на грудь.
— Теперь мы попробуем еще раз. Ты скажешь мне, как убил Фрэнни, или умрешь.
Я берусь за ремень.
— Ты не убьешь меня, — фыркает М.
— Сейчас испытаем.
Мне удается еще немного затянуть ремень.
— Если ты меня убьешь, тебя посадят в тюрьму. Я качаю головой:
— Харрис знает, что ты собой представляешь. Я скажу ему, что ты решил заставить меня сделать нечто экстраординарное: хотел поэкспериментировать с дыханием и велел мне тебя душить. Я, конечно, возражала, но ты пригрозил избить меня. В результате мне пришлось играть в твою игру. Единственная проблема заключается в том, что я душила тебя слишком сильно, слишком долго, и — какая жалость — ты умер. Такой вот несчастный случай.
— Они все равно тебя арестуют.
— Может быть, да, может быть, нет, но факт преднамеренного убийства все равно доказать не смогут. Убийство по неосторожности или преступная небрежность, что ж, на это я готова, лишь бы посмотреть, как ты заплатишь за смерть Фрэнни. — Я затягиваю ремень так, чтобы М. почувствовал реальность угрозы. — А теперь начинай.
М. по-прежнему молчит: желваки его напряжены, челюсти сжаты. Я стягиваю ремень еще туже. М. начинает хватать ртом воздух, лицо его становится багрово-красным. Он пытается сопротивляться, но теперь это совершенно бесполезно.
Я ослабляю хватку.
— Ну что, будем разговаривать?
Задав вопрос, я не даю ему возможности ответить и, зная, что М. так легко не сдастся, снова начинаю его душить. Видя в глазах своей жертвы вызов, я затягиваю ремень так туго, как могу. Лицо М. становится багровым. Он упорно глядит на меня, но вскоре его глаза начинают слезиться и закатываются, рот раскрывается, челюсть бессильно повисает. У меня в груди болит, я тяжело дышу. Мне и в голову не приходило, что задушить человека так трудно и это требует столь больших усилий. Натягивая ремень, я раздумываю над тем, стоит ли останавливаться — еще всего один шаг, и он будет мертв.
Наконец я отпускаю ремень. Кашляя, М. отчаянно пытается вдохнуть воздух. Его легкие издают хриплый, свистящий звук, словно он дышит кислородом.
— Ну, теперь ты будешь говорить?
М. кивает, все еще не в силах произнести ни слова; тогда я слезаю с его груди и отхожу в сторону. Он снова кашляет, у него подергиваются мышцы шеи. Теперь его вид уже не такой самодовольный, как раньше. Я даю ему несколько минут на то, чтобы отдышаться, затем подхожу к видеокамере и, перемотав кассету, включаю запись — не нужно, чтобы предыдущая сцена оставалась на пленке. Потом, обернувшись, я бросаю взгляд на М. Он лежит неподвижно, глаза его горят такой ненавистью, какой я у него никогда раньше не замечала.
— Ладно, — хрипит М., — я расскажу, что тогда случилось, но это тебе все равно ничего не даст. На первом видео меня не видно, а это, второе, сделано под принуждением. Кроме того, видеозаписи не имеют силы в суде.
Имеют они силу или нет, еще будет время разобраться, но когда Джо увидит его признание, то наверняка отправит М. в тюрьму.
— Начинай, — говорю я. М. медлит.
— Сначала развяжи мне ноги, — обидчиво скривив губы, требует он.
— Нет.
— Они начинают затекать. Если хочешь признания, развяжи мне ноги.
Некоторое время я медлю. Мне наплевать, удобно ему или нет, но разгадка смерти Фрэнни так близка, что я решаю удовлетворить его просьбу: больше у меня нет сил ждать ни минуты. Мне нужна правда. Я смотрю на М., и мне кажется, что со скованными руками он никак не сможет освободиться. Тогда я развязываю его ноги и тут же отхожу в сторону, на тот случай, если он станет лягаться.
— Отлично, теперь твоя очередь.
— Так и быть, я все расскажу, но сделаю это по-своему и сначала кое-что объясню.
— Кое-что меня не интересует.
— Очень жаль, но тебе придется меня выслушать.
Я складываю руки на груди. М. чувствует мое нетерпение и снова пытается мной манипулировать. Мне надо знать все про убийство Фрэнни, и он об этом догадывается, но не в состоянии понять, что его власть надо мной кончилась — как только я получу его признание, он отправится в тюрьму.
— Не думал я, что наши отношения придут к этому, — качая головой, говорит М. Он снова кажется
