— Смелый ба-ра-банщик, смелый ба-ра-банщик… — знак подает; собирайся на рыбалку, жду.
Так все и шло до одного случая: Володя позвал Никитина к себе вниз.
Гостей у них последнее время не случалось — не гостевая квартира. Гостя без угощения не бывает, а у них с этим делом туго. Ну, Рыжик заглянет или еще кто из ребят, по срочному делу. Это разве гости? Говорят, вещи — ерунда, были бы люди хороши. А что есть человек без вещей? Ведь их создавая, он только и стал человеком. Ученые раскапывают прошлые цивилизации и судят о них по оставшимся вещам. Выходит, если вещей цивилизация не оставила после себя — ее вроде бы и вообще не было на земле. Какая все же неправда в этих словах, что будто бы вещи ерунда. А что в таком случае не ерунда? Голопузость? До войны Володина мать, тетка Дуся, совсем другая была. И даже после войны, до отцовского набега, тоже: с людьми встречалась, гости к ним заходили… А как стены стали голыми — какие гости? Откуда взяться им? От сырости? От сырости если и придет кто — мокрица, не больше. И жизненную уверенность Живодуевых, и гостей — как корова языком слизнула. И всполошилась же мать, когда Никитин вниз к ним приковылял!
— Мам, а вот это дядя Федя. Ты его только за окном видела. Познакомься.
Точно перепуганная до смерти курица, заметалась мать, не зная, куда выпорхнуть. Хоть за окно!
— Володя… Да что же ты… Да как же к нам… Я бы сбегала в магазин. Ты хоть бы сказал. Мне вас и посадить не на что.
На нее глядя, Никитин растерялся не меньше. Живая его улыбка застыла, будто приклеенная к лицу. Он провис на костылях у порога, тут, внизу, они оказались ему словно бы не по росту. К тому же мать неожиданно вдруг начала краснеть.
— Вы извините, — кашлянул в кулак Никитин. — Я Володе говорил: может, неловко? Вот и вышло неловко. А вообще-то я подумал: почему бы и нет? Ну и зайду. Я тоже один. Да что же это я?.. Вы не подумайте нехорошее… Я просто, понимаете, — совсем смешался дядя Федя, — выпил немного. Как выпью, сам себя не узнаю: говорю, как дурак, иду, куда не зовут. Прямо беда с этими пьяными.
«Чего это он врет? — думал Володя. — Какой он пьяный?»
Никитин окончательно смутился, спиною надавил на дверь, поковылял назад.
Несколько дней спустя Володя застал дядю Федю возле своего дома, но только на этот раз приехал он без удочек и явно не к нему. Это сразу было видно. Он перегородил своей коляской дорогу матери, подкараулив ее возвращение с работы, что-то ей поспешно говорил. Одет он был в тот же свой пиджак с «Красной Звездой», но рубаха на нем была новенькая, белая, в синенькую полоску. У матери в руках корзина с грязным бельем — шабашка на дом. Она не слушала, растерянно смотрела по сторонам: видит ее кто- нибудь или нет, и главное — его, Володю, прямо по дороге направлявшегося к дому, не замечала. Его увидел Никитин. Сразу замолчал. И вдруг припустил вниз по улице в своей коляске. Больше на рыбалку они вместе не ходили: между ними словно кто траншею вырыл.
С тех пор осень прошла, зима, весна и часть нынешнего лета, вплоть до того дня, когда Володя, бегая по речке в поисках Рыжика, впервые за все это время подумал, что нужно бы позвать на помощь Никитина. А то они тут с Рыжиком заварили кашу…
Отыщись Рыжик, он, может, так бы и не пошел в тот вечер к Никитину. Но Рыжика не было.
«Я ему о соме говорить не буду, — планировал Володя Живодуев. — Ну, то есть, конечно, не то что не буду совсем, а скажу вообще… Так, мол, и так… Не называя места. Что бы ты стал делать, если бы сом в яме засел? А вокруг шумно. Времени нет. Как быть?»
Живодуев подождал окончания второй смены, чтобы в проходной народ не сновал, отправился к «Красным бойцам». Вот на углу дом. Домина подходящий, рубленный из толстенных сосновых бревен, на высоком каменном фундаменте. Инкубатор. Проходя мимо, он хмыкнул: за его высоко поднятыми окнами писк стоит. Раньше, когда помоложе была их уличная команда, был этот писк для них чем-то вроде сигнала: значит, цыплята проклюнулись, и пока их тут держат, чтобы малость окрепли, кормят круто сваренными яйцами. Остатки белка, те, что даже от скорлупки не отшелушиваются, техничка бабка Глуша, живущая тут же, на территории инкубатора, в пристрое, собирала в ведро. Бывало, моет она полы в инкубаторе, а ведро выставлено за дверь. Тут ему и крышка! Налетят мальчишки, ждущие на заборах своего часа, кто куда — в карманы, за пазуху — набьют яичные остатки, пустое ведро швырнут на ступени — только их и видели… Так продолжалось, пока не завели инкубаторские сторожевого петуха.
Спорхнули как-то ребята с забора к ведру, а петух откуда-то из-под крыльца — и на них! Белый, голенастый, на желтых ногах синие шпоры, гребень, как жар, клюв — ну прямо монтерские кусачки. Он им тогда ростом с индюка показался. Что тут было! Клювом рвет, шпорами режет… И молчком, гад. Всех разогнал. Ну до чего злющий — собак гонял. На что своя кошка, бабки Глуши, и та перестала по земле ходить — все по крыше да по забору…
А вон в том домике с тремя окнами на улицу, на противоположной стороне, Володя бывал. Тогда в их классе новая девочка появилась. По фамилии Милаева, будто нарочно для нее придуманной. Володя никогда таких пушистых кос еще не видел. Мать у нее учительницей была в их же школе. Она со своей Милашкой как с куклой возилась. Живодуев теперь уже и не помнил, как он к ним в дом попал. У них был такой аппарат, через который на стенку показывают разноцветные картинки, из картинок целое кино составлялось. Под ними надписи, можно читать. Он помнил очень ясно, как сидел с Милашкой на диване, застланном желтым бархатом, пил душистый чай из белой полупрозрачной чашечки, на столе, на цветастой скатерти тарелочка с целой горкой фабричного печенья: ешь — не хочу. Саму Милашку и мать ее он представлял уже с трудом, вскоре они так же неожиданно, как появились, исчезли, а вот ощущение близости рядом с ним девочки, приятный запах ее волос он и теперь помнил так отчетливо, словно все это только что было.
Дальше школа. Здесь он учился до четвертого класса. Ну, то, что здесь случалось, начни вспоминать — надолго… Один только мертвый ребенок на чердаке чего стоит! Там, в школьном дворе, кирпичный домик стоит, небольшой, без сеней, дверь прямо с улицы в комнату. Жила тут техничка их школы с дочкой. Она давала звонки, следила, чтобы питьевая вода была в бачках, мыла полы. Дочка техничкина почти взрослая. Однажды на большой перемене занесло Володю Живодуева на чердак этого домика. Может, и не занесло бы, если бы к чердачному входу не была приставлена лестница. За ним Юрка Садчиков увязался, из их же класса. Огляделись — ничего: битый кирпич, пыль — и все. И вдруг за балкой бумажный сверток. Развернули — в свертке ребенок. Мертвый. Крохотный, как котенок. Им бы, дурным, молчать: сразу видно, ребенок не родившийся еще, ну, то есть, когда родится, то больше бывает, а этот какой-то такой… А они вниз—да в школу вместе с находкой. Учителя в них так и вцепились: что вы, ребята, какой это ребенок? Разве сами не видите, что котенок?
Техничка прибежала.
— Это я… Это мой котенок… Умер он у нас, а закопать не успела.
Юрка Садчиков дерг сверток из рук технички — и ходу. Володя за ним. Садчиков в милицию, и он за ним. Вскоре пришли в школу два милиционера и техничкину дочь увели. Она шла белая-белая и шаталась. Тут мать Милашкина вышла из учительской, тоже вся белая.
— Ну, — говорит, — вы и дряни. Что же с вами будет, когда вырастете? И еще я тебя, гада ползучего, в гости к себе пустила? Если что с той девочкой будет, — это она про техничкину дочь, — я вас обоих на второй год оставлю. Так и знайте. Можете хоть кому жаловаться!
Разревелась. Дверью — хлоп…
Володя заглянул в школьный двор: все, как прежде, только в красном домике теперь жили другие люди. Та техничка давно уехала на родину, к себе в деревню, и дочь свою увезла.
Следующие были «Красные бойцы».
Контора артели в угловом кирпичном доме, рядом широкие двустворчатые ворота с вывеской, к воротам примыкает деревянный домик, сквозь него проделана проходная, окнами в которую и выходит комната Никитина. Вторая смена кончилась, третьей в «Красных бойцах» не было. Тихо, пусто. Он толкнул дверь проходной — заперто изнутри. Постучал кулаком, приставил лицо к маленькому окошку, вделанному в дверь. В проходной зажгли свет. Из комнаты Никитина вышла незнакомая женщина.
— Куда? — строго окликнула она.
— Мне дядю Федю надо!
— Что-то я не слышала, чтобы у него племянники были.
— Да я так… Не племянник.
— Тогда приходи завтра. Сегодня не его очередь.
