Фели и Даффи, пытаясь оживить теплоту и счастье минувших дней, сочиняли собственные истории о двух хитроумных лисах, но в последние годы почему-то этого не делают. Возможно, они стали слишком взрослыми для волшебных сказок.
Я пошла следом, когда Доггер вышел из кухни в вестибюль и направился в гостиную в западном крыле.
Он на миг остановился, прислушиваясь у дверей, затем растворился между деревянными панелями, словно клубок дыма, как это умеют делать многие старые слуги.
Он подошел прямо к Лисе Салли, разглядывая ее так торжественно, как будто он священник, пришедший провести последний ритуал. Закончив, он передвинулся на несколько футов влево и повторил ту же процедуру с Шоппо.
— Весьма странно, — заметил он.
— Странно?
— Весьма странно. Вот эта, — сказал он, указывая на Лису Салли, — отсутствовала несколько недель.
— Отсутствовала?
— Вчера ее здесь не было. Я не проинформировал полковника, поскольку знал, что он будет беспокоиться. Сначала я подумал, что мог переложить ее куда-то во время одного из моих… моих…
— Приступов задумчивости, — подсказала я.
Доггер кивнул.
— Благодарю, — сказал он.
Доггер страдал от периодических приступов паники, во время которых его сознанием завладевали невидимые силы, швыряя его в неведомую жуткую бездну. В такие времена его память снова переживала былые зверства, он снова оказывался в обществе старых собратьев по оружию, и его любовь к ним возвращала к жизни их беспокойные души.
— Месяц назад то же самое было с Шоппо — он пропал и потом снова появился. Я думал, что мне мерещится.
— Ты уверен, Доггер?
— Да, мисс Флавия, вполне.
Секунду я обдумывала идею, не сказать ли ему, что я брала шпаги, но я не смогла заставить себя произнести эту ложь. Что-то в Доггере требовало правды.
— Может, Даффи позаимствовала их для очередного сеанса живописи?
Периодические карандашные наброски Даффи всегда начинались довольно хорошо, но затем часто приобретали неожиданный поворот. У Девы Марии внезапно вырастали торчащие зубы, например, или отец на импровизированном эскизе, сидящий за обеденным столом, превращался в человека без глаз. Когда такое случалось, Даффи откладывала рисунок и возвращалась к чтению. Потом мы долго натыкались на выдранные из альбома страницы, засунутые в щели дивана-честерфильда и под подушки кресел в гостиной.
— Может, — сказал Доггер, — а может, и нет.
Я думаю, что именно в этот момент, не осознавая того, я начала догадываться, в чем тут дело.
— Миссис Мюллет сегодня здесь?
Я точно знала, что она здесь, но я не видела ее на кухне.
— Она во дворе, говорит с Симпкинсом, молочником. Что-то насчет деревянной щепки в масле.
Мне придется дождаться, когда Доггер отложит серебро. Потом я смогу приняться за миссис Мюллет.
Я хочу поговорить с ней наедине.
— Этим продавцам на все наплевать, — с отвращением говорила миссис Мюллет, ее руки по локоть были испачканы мукой. — Правда, так и есть. Один раз — муха в свернувшихся сливках, другой раз… Ох, лучше тебе этого не слышать, дорогуша. Но одно ясно как день. Если спустишь им это с рук, неизвестно, что они притащат в следующий раз. Промолчи насчет зубочистки в сегодняшнем масле, и в другой раз найдешь дверную ручку в сыре. Мне это не нравится, дорогуша, но так устроен мир.
Как же, подумала я, мне незаметно перевести беседу с продавцов на Бруки Хейрвуда?
— Может, нам следует есть больше рыбы? — предположила я. — Некоторые рыбаки в деревне продают свежую рыбу. Например, Бруки Хейрвуд.
Миссис Мюллет бросила на меня резкий взгляд.
— Пф! Бруки Хейрвуд? Да он просто браконьер! Я удивлена, что полковник не выставил его из Изгородей. Это вашу рыбу он продает!
— Полагаю, ему надо зарабатывать на жизнь.
— На жизнь? — Она ощетинилась, продолжая вымешивать большую гору теста на хлеб. — Ему надо зарабатывать на жизнь, не больше, чем птичкам небесным. Не тогда, когда эта его мать из Мальден- Фенвика регулярно присылает ему чеки, чтобы он держался от нее подальше. Он бездельник, самый настоящий, вот он кто, и жулик к тому же.
— Эмигрант на пособии? — уточнила я.
Даффи однажды рассказала мне о паршивой овце, сыне наших соседей, Блэчфордов, которые платили ему, чтобы он держался подальше, в Канаде. «Два фунта десять шиллингов за каждую милю в год, — сказала она. — Он живет на островах Королевы Шарлотты, чтобы увеличить свое пособие».
— Мигрант или нет, он плохой человек, и это факт, — сказала миссис Мюллет. — Он связался с нехорошими типами.
— С Колином Праутом? — предположила я, вспомнив, как Бруки стращал мальчика на празднике.
— Колин Праут тут ни при чем, во всяком случае я так слышала. Нет, я говорю о Реджи Петтибоуне и его дружках из лавки на главной улице.
— Антикварной лавки?
Лавка «Антиквариат и качественные товары» Петтибоуна находилась через несколько дверей от «Тринадцати селезней». Хотя я часто ходила мимо, внутри я ни разу не была.
Миссис Мюллет засопела.
— Антиквариат, черт побери! — воскликнула она. — Прости, дорогуша, вот что я скажу. Этот Реджи Петтибоун заплатил нам два фунта шесть шиллингов за стол, который мы купили новым в «Арми энд нейви»,[17] когда только поженились. Через три недели глядь — он стоит в витрине с серебряными ручками за пятьдесят пять гиней! И табличка: «Георгианский стол для виста от Чиппендейла». Мы знали, что это наш, потому что Альф признал выжженную отметину на одной ножке, он ее сделал кочергой, когда пытался выудить уголек, что вывалился из камина и закатился под стол, когда наша Агнес была совсем малюткой.
— И Бруки в деле вместе с Петтибоуном?
— Полагаю, да. Закадычные дружки. Близкие, как половинки щипцов для орехов, эти двое.
— Интересно, что его мать думает об этом?
— Пф! — сказала миссис Мюллет. — Очень оно ей надо. Ей с ее красками и кистями! Она рисует лошадей и гончих, ну знаешь, всякое такое. Неплохо зарабатывает на этом, держу пари. Бруки и его тайные делишки не принесут ей ничего, кроме позора. Как по мне, ей все равно, чем он тут занимается, пока он держится подальше от Мальден-Фенвика.
— Спасибо, миссис Мюллет, — поблагодарила я. — Люблю с вами разговаривать. Вы всегда рассказываете такие интересные вещи.
— Имей в виду, я ничего не говорила, — сказала она приглушенным голосом, подняв палец. — Мои губы запечатаны.
И в некотором странном роде в том, что она сказала, была правда. С тех пор как я вошла на кухню, я ждала, что она спросит меня о цыганке или о том, зачем полиция приезжала в Букшоу, но она так и не спросила. Возможно ли, чтобы она не знала об этих событиях?
Маловероятно. Из болтовни миссис Мюллет с молочником у кухонной двери можно почерпнуть больше секретных сведений, чем из разговора лорда Гав-Гав[18] с Матой Хари.
