доктору Леону, договорись с ним и отвези его в Москву, сказав, что папа просил-де оказать услугу великому московскому государю и излечить его сына от камчуги, которой тот давно страдает».
Седьмого марта к раннему завтраку прибыл к Ивану Васильевичу сын его, Иван Иванович, довольный и веселый. На вопрос отца о здоровье, он ответил:
— Лекарь-то добре ведает свое дело! К ночи он ставит мне припарки из листьев белены и дает выпить чарку зелья, от которого сильно пахнет маком. После сего боли ко мне не приходят, и борзо яз засыпаю, будто совсем здоровый. Ныне же утром он дал мне несколько капель зелья, от которого все, даже малые, боли утихли. Он сказал мне, что зелье сие из ягод беладонны, а по-нашему — красавки. Яз видел у Леона сухие ветви и ягоды нашей красавки и узнал ее. Еще Илейка, ныне покойный, мне показывал и предостерегал сих ягод не есть, баил, что зовут у нас сие ядовитое растение одурником и сонной одурью.
В дверь постучали. Вошел дьяк Курицын.
— Будьте здравы, государи! От людей своих, государи, от гостей-купцов и прочих мне ведомо, что папа Иннокентий ныне вельми поддерживает наместника свейского против Дании. Самая же последняя новость — император Фредерик разбил венгров на Дунае. Сие грозит войной с турками, и папа уже принял в сих делах участь. Он заставил воеводу молдавского Стефана подчиниться королю польскому Казимиру, а с ним вместе и императору, дабы помогать им в войне с турками. По всему видать, Иннокентий-то блазнится новым крестовым походом.
— Недаром король Максимилиан-то, сын великого императора Фредерика, к нам посла своего Делатора засылал — молить о любви и братстве в помочь против опчих врагов.
— Право мыслишь, государь, — весело молвил Курицын. — На западе-то цесари, короли и папа — все заедино, хоша и из разных выгод. Папа мыслит через гроб Господень и тобя своими сетьми поимать.
— Сего не будет! — молвил с усмешкой Иван Васильевич. — И мысли и руки у них коротки.
Помолчав, он спросил нерешительно у Курицына:
— А как, на твой взгляд, помогает Леон моему сыну? Ванюшенька им вельми доволен. Лекарь обещает ему вборзе…
Курицын ответил не сразу и неопределенно заметил:
— Цыплят по осени считают. Боюсь яз, что сей фрязин Леон, как и фрязин Иван, наш денежник, вельми на похвальбы горазд…
Наступило неловкое молчание.
Ни государь, ни сын его ничего на эти слова не сказали, а Иван Васильевич, переменив разговор, спросил сына:
— Ну, а как ты, сынок, на суде разные земельные распри миришь?
— По воле твоей, государь, токмо в пользу тех, кто трехполье у собя ведет…
— Сиречь, — улыбаясь, продолжал Иван Иванович, — в пользу токмо испомещенных дворян. Ну и монастыри не обижаю…
— Верно, сынок, — весело одобрил старый государь сына. — Токмо сии не смогут осилить трехполье. Хлеба же ныне вельми много нам надо, чтобы Ганза немецкая и прочие иноземные гости и купцы ныне на русском торге от нас зависели, а не мы от них.
Иван Иванович с довольной улыбкой слушал одобрения отца, но вдруг лицо его от боли передернулось легкой судорогой…
— Прости, государь-батюшка, проклятая камчуга!.. Поеду-ка яз к собе и позову лекаря, дабы зелья дал мне испить…
— Иди, иди, сынок, — тревожно и торопливо проговорил Иван Васильевич, — своего стремянного, Никишку, не посылай за лекарем, пусть он тобя до самых хором проводит, а яз пошлю с конем для Леона своего Саввушку. Привезет сей же часец лекаря-то к тобе… Иди с Богом…
Государь, обнимая, поцеловал и перекрестил сына.
Когда Иван Иванович, опираясь на свою трость и на руку Андрея Михайловича Плещеева, государева окольничего, вышел из покоя, Иван Васильевич угрюмо сказал дьяку Курицыну:
— Истинно, цыплят по осени считают.
Курицын мрачно промолчал, а у Ивана Васильевича почему-то заныло сердце и тяжко стало на душе…
Совсем уже свечерело и солнце зашло, когда прискакал к государю испуганный и растерянный Никита Растопчин.
— Что случилось? — побледнев, тихо спросил Иван Васильевич, и руки его сильно задрожали.
Никита не осмелился ответить на вопрос и сказал уклончиво:
— Дьяк Федор Василич давно уже у нас в хоромах…
Руки государя задрожали еще сильней.
— Говори прямо… — глухо выдохнул государь и крикнул: — Правду говори!.. Слышишь, Никита…
Никита неожиданно всхлипнул и с трудом проговорил:
— Кончается…
— Саввушка! — резко крикнул государь и заметался в своей горнице. — Коня, Саввушка! Борзо коня!..
Остановившись у красного крыльца хором своего сына, Иван Васильевич взбежал по лестнице в переднюю. Слуги широко отворяли ему двери и низко кланялись. Так прошел он быстро и молча до самой опочивальни.
Елена Стефановна, белая и неподвижная, сидела на постели в ногах мужа. Маленький Димитрий прятал лицо в коленях матери, судорожно обнимая ее. Дьяк Курицын, стоявший в изголовье Ивана Ивановича, увидел вошедшего государя, бросился к нему и, целуя ему руки, повторял с рыданиями одно и тоже:
— Государь мой!.. Государь мой!..
Иван Васильевич все понял.
— Опоздал яз, Феденька! Не простился… — прошептал он и, опустившись на пристенную скамью, вдруг потерял сознание.
Глава 7
Государево воздаяние
Зимой тысяча четыреста девяностого года, ближе к февралю месяцу, после смерти Матвея Корвина, короля угорского, стали приходить через гостей московских и доброхотов разных тревожные слухи из Литвы, Польши, а также с Дикого Поля. Дьяк Курицын доложил государю, что и ему через своих литовских соглядатаев известно стало о новых злоумышлениях короля Казимира.
— Великий государь, мне ведомо стало, — сообщил дьяк, — что после смерти короля Матвея, друга нашего и союзника, король Казимир остатки Орды подымает против нас.
— Разумею, — молвил Иван Васильевич, — ныне руки у Казимира слободней стали. Друг наш и союзник преставися, а воевода Стефан молдавский сам под власть Казимира склонился.
— Верно, государь, — согласился Курицын, — одной опоры нашей против папистов не стало, по грехам нашим покарал нас Господь. Максимиан пытался угорское наследство захватить, а папа сказал ему, яко собаке: «цыц».
— Кто же захватил? — спросил Иван Васильевич.
— Папа отдал Угорское королевство королю чешскому Владиславу, сыну любимца своего, того же короля Казимира.
— Как же смог папа примирить короля Владислава и Максимиана? — спросил Иван Васильевич.
— Сие папа хитро изделал. Отдал он Владиславу угорский Белгород и все угорские земли, а Вену и все австрийские земли передал Максимиану. После сего Казимир и осмелел, а ныне даже и татар на нас натравляет по указке папы…
— Царевич-то Мердовлят Салтыкханович, племянник Менглы-Гиреев, в Касимове с полками стоит? —
