Командир полка — широкоплечий, кряжистый, с открытым и простодушным лицом, немного тронутым оспой, — встретил нас приветливо, посмеялся над нашими блужданиями и немедленно усадил за стол. О цели нашего приезда он был предупрежден еще вчера утром офицером из штаба армии.
После простого, но сытного солдатского обеда, состоявшего из жирных щей и пшенной каши с ломтиками сала мы заговорили о предстоящем деле.
— О вашем переходе кроме меня знают еще двое, — сказал комполка, командир второго батальона и старшина одной из его рот. Оба они люди тертые и умеют держать язык за зубами. По-моему, в вашем деле — это самое важное.
Я кивнул. Он снял фуражку, вытер большим, похожим на салфетку, платком обильный пот с начисто обритой головы и услал ординарца за кваском.
— Я все продумал, — вновь заговорил он. — Вам повезло. Складывается очень удачная обстановка. Видите ли, что получается, — он вынул из полевой сумки пухленькую карту-километровку, сложенную квадратиком, и бережно расстелил ее на траве, — немцы уже пять суток сряду перед рассветом пытаются выровнять вот этот клин и войти в деревеньку. Вот она. Этот клин не дает им покоя. Мы их не пускали, по зубам давали, а теперь пустим. — Он рассмеялся и подмигнул нам: — Понимаете? Пусть жалуют, потом жалеть будут. А вы в деревне спрячетесь. И ничего особенного в этом я не вижу, поверят: после отхода наших войск в деревне остался прятавшийся гражданский человек. Иногда так случается. Случай редкий, но вполне допустимый… Ну, а о чем и как с ними разговаривать, вы знаете сами, и не мне вас учить.
Он замолчал, так как подошел ординарец. Комполка взял из его рук солидную эмалированную кружку с квасом и выпил ее с жадностью.
Когда ординарец ушел, он продолжал:
— Я уверен, что они и сегодня сунут нос. Вот увидите. Заварушка начнется перед рассветом. Немцы — народ педантичный, они любят порядок: все по уставу, по графику… — Он задумался немного и добавил: — Полагаю, что все утрясется, и ничего советовать не буду. Советов на все случаи жизни не бывает. А теперь пойдемте, я вас познакомлю с комбатом. Да, кстати, посмотрите, так сказать, на театр будущих действий. — Он поднялся с земли, крепкий, сильный, оправил поясной ремень, гимнастерку, надел фуражку и обратился к Криворученко: «А вам, мой друг, придется остаться здесь».
Криворученко встал. Он порывисто протянул руку и посмотрел мне в глаза. Все шло просто, по- деловому, как и должно идти. До этого нам с Семеном приходилось все время бывать вместе: мы вместе перелетали, вместе переходили линию фронта, вместе скитались по вражеской территории, вместе возвращались и отдыхали, а сейчас нас впервые разлучали.
Мне стало грустно. То же, видать, чувствовал сейчас и Семен. Оба мы шли в неизвестность, но шли врозь, предоставленные каждый себе. Он молча смотрел на меня, и его глаза как бы говорили: «Мы еще встретимся. Безусловно, встретимся. И сделаем все, что нужно. На меня ты можешь положиться».
— Что ж, Семен… — нарушил я затянувшуюся паузу. — Давай попрощаемся…
Криворученко шагнул ко мне и сильно обнял. Мы расцеловались.
— Добре! — заметил почему-то командир.
— До встречи, Кондратий Филиппович! — взволнованно проговорил Семен, тряся мою руку. — Я отыщу вас где угодно, хоть в аду. От всей души желаю вам успеха!
— И тебе тоже, — ответил я и предупредил: — Обязательно сделай два-три пробных прыжка с парашютом. Обязательно…
Обоих нас душило волнение.
— Да, да. Прыгну, не беспокойтесь… — заверил Криворученко и обратился к командиру. — Мне подождать вас?
— Да, лучше подождите, — отозвался тот. — Я быстро. Обратно поедете с моим человеком и уже блуждать не будете.
Я пошел следом за командиром и до того пенька, у которого тропинка сразу круто поворачивала, дважды обернулся.
Криворученко стоял у входа в землянку не двигаясь и провожал нас взглядом.
Через несколько минут на лесной тропе нас встретил небольшого роста, аккуратный и подтянутый командир второго батальона с капитанскими шпалами на петлицах. Я сразу обратил внимание на его сосредоточенно-хмурый вид. Ему, наверное, не было еще тридцати лет, но черные волосы на висках уже поблескивали сединой. Темные, немного выпуклые глаза его смотрели спокойно, но в них таилась какая-то неизжитая боль.
Командир полка познакомил нас, и дальше мы пошли втроем.
Комполка на ходу задавал капитану вопросы по службе, тот отвечал коротко и деловито. Потом речь зашла о моем переходе, и комбат уверенно сказал, что, конечно, немцы и завтра утром вновь попытаются выровнять участок своей передовой.
Лес неожиданно расступился, и нашему взору открылась небольшая деревенька, вытянувшаяся вдоль косогора. По правую сторону понуро и жалко сутулились давно покинутые хозяевами рубленые домики, все казавшиеся на один лад, а по левую — тянулись погреба с присыпанными землей крышами. От деревни веяло нежилым духом. Сиротливо глядели пустыми окнами избы, от частоколов уцелели лишь торчащие колья, на крышах погребов буйно рос бурьян. И не красили обезлюдевшую деревню местами сохранившиеся резные коньки, петухи на крышах, наличники с затейливыми узорами на окнах.
Командир полка протянул руку вперед и сказал:
— Тут и облюбуйте себе местечко для ожидания. Лучше всего забраться в погребок. Надежнее. Но не прячьтесь, а стойте так, чтобы вас можно было сразу увидеть.
Я не понял.
— Видите, в чем дело… — объяснил комполка. — Я по опыту знаю, что гитлеровцы, занимая населенный пункт, как правило, закидывают погреба гранатами. Это надо помнить.
Я кивнул. Совет был полезный.
Комполка обратился к батальонному:
— Кто сейчас в моей прежней землянке?
— Старшина, сержант и парикмахер, — ответил тот.
— Ага… Вот там вы и поместите нашего гостя.
— Есть, — сказал комбат. — Я так и намерен был поступить.
Миновав деревню, мы вошли в лес и направились к большой землянке между четырьмя высокими, с пышными кронами соснами. Землянку покрывал свежий дёрн, под ним — толстые бревна в три наката. Неожиданно прорвавшийся сквозь облака луч солнца, клонящегося к закату, яркой полосой лежал на переднем стояке.
Мы спустились в землянку.
Уже немолодой, с обвисшими рыжими усами старшина считал комплект летнего обмундирования, перекладывая его из одной груды в другую. При нашем появлении старшина бросил счет, вытянулся, привычным движением вскинул руку к лихо заломленной пилотке и по уставу представился.
Это был тот самый старшина, о котором говорил командир полка.
Он назвал себя:
— Пидкова.
Землянка была глубокая, просторная, с широкими и прочными нарами вдоль трех стен. Ее меньшая часть отделялась подвешенными к потолку плащ-палатками. Я заглянул туда: чисто, опрятно. На срубе висело зеркальце и несколько открыток, с которых смотрели знакомые лица киноактеров.
— Временного квартиранта к вам привел, — представил меня командир полка. — Это… гм… военный корреспондент. Прошу любить и жаловать.
— Так точно, — ответил старшина. — Я имею указание от товарища капитана.
— Как только фрицы начнут атаковать, — сказал комполка, понизив голос, — вам, старшина, поручается проводить товарища в деревню и выбрать там погреб понезаметнее.
— Есть проводить в деревню и выбрать погреб…
Мы покинули землянку. Командир полка распрощался со мной, пожал руку, пожелал удачи и, оставив меня на попечение комбата, отправился к себе.
— Есть не хотите? — осведомился капитан.
