снабжения Старопокровского завода. Документы принадлежали одному из расстрелянных гитлеровцами советских граждан. Из пятидесяти пяти тысяч рублей — сорок Брызгалов должен был передать Саврасову, а пятнадцать оставить себе.
— Вы знаете Саврасова? — спросил я.
— Нет.
— А где обитает капитан Гюберт?
Брызгалов назвал небольшой районный город, оккупированный гитлеровцами. Но Гюберт живет не в самом городе, а примерно в километре от него, в лесу, в бывшем детском санатории. В распоряжении Гюберта имеется небольшой штат из двадцати — двадцати пяти человек, и среди них двое русских. Фамилий их Брызгалов не знает.
— Может быть, знали, но забыли? — спросил Коваленко.
— Совсем не знал, — ответил Брызгалов. — Мне с ними не разрешали…
— Сколько времени вы пробыли в резиденции Гюберта?
— Восемь месяцев. С декабря прошлого года. И никуда не выходил. Вся территория обнесена колючей проволокой в три ряда, круглосуточно охраняется, подходы заминированы. У них там все своё: и кухня, и баня, и радиостанция, и электродвижок…
Он докурил цигарку до самых губ, аккуратно положил окурок на пол и затоптал ногой.
— Что вы должны были сказать Саврасову при встрече? — спросил я.
— Ничего.
— То есть?
— Вначале ничего. Я должен был показать ему вот этот кусок фотокарточки, и всё.
— А потом?
— А после того как Саврасов мне покажет вторую половинку, сказать ему: «Шифр 17 апреля».
— Что это значит?
— Не могу знать. Капитан Гюберт не сказал мне об этом ничего…
— Выкладывайте всё! — жестко сказал Коваленко, глядя прямо в лицо парашютисту.
Брызгалов рассказал, что он обязан был выслушать Саврасова, хорошенько запомнить всё, что тот скажет, и, не теряя времени, возвратиться с докладом к капитану Гюберту. Капитан в ближайшее время не намерен переносить свою резиденцию, по крайней мере, к такому заключению пришел Брызгалов. Возможно, что Саврасов снабдит его новыми документами, командировкой в прифронтовой район. Возвращаться Брызгалов должен через линию фронта на том участке, где ему указано. Он назвал это место. При встрече с первым же гитлеровцем надо сказать пароль: «Ахтунг, панцер!», что в переводе означает: «Внимание, танки!», и потребовать, чтобы его доставили к гауптману Гюберту. На участке передовой, где обусловлен переход, пароль, данный Гюбертом, будет известен командирам германских частей.
— А кто вас свел с Гюбертом?
— Он сам приехал в штаб танковой дивизии и забрал меня, — ответил Брызгалов. — Нас сопровождала охрана и солдаты фельджандармерии.
— И Гюберт сразу отвез вас в свою резиденцию? — спросил я.
— Нет, — ответил Брызгалов. — Меня еще месяца два держали в кутузке жандармерии. Вытребовали из Бреста сохранившиеся судебные дела, всё проверяли. Гюберт время от времени приезжал беседовать со мной, а в декабре забрал к себе.
2. КОМАНДИРОВКА
Прошло три дня. Ничего нового Брызгалов не рассказал. Подполковник Фирсанов позвонил в Центр. Выслушав его, Центр предложил допросы временно прекратить и сообщил, что на днях к нам вылетит полковник Решетов. Кто такой Решетов — никто у нас не знал.
Полковника мы встретили утром на фронтовом аэродроме. Это был рослый хмурый человек, судя по его выправке — в прошлом строевик. Представившись и поздоровавшись с нами, он уселся в машину рядом с шофером, наклонился вперед к ветровому стеклу и молчал всю дорогу до штаба. Я сидел сзади, и в глаза мне бросилась одна особенность: правой рукой Решетов все время старательно массировал кисть левой. Эта кисть была заметно бледнее правой, суше и помечена большим белым рубцом, идущим по тыльной стороне.
В рабочей комнате Фирсанова он уселся на маленький жесткий диванчик, прижавшийся к простенку между окнами, расчесал свои густые волосы и расстегнул воротник гимнастерки.
— Садитесь, товарищи, — сказал он нам — подполковнику Фирсанову, майору Коваленко и мне.
Его спокойное хмурое лицо со сросшимися на переносице бровями казалось утомленным.
Пауза затянулась. Полковник курил. Мы ждали.
— Где парашютист? — спросил наконец Решетов, потирая больную руку.
— Во дворе, рядом, — ответил Фирсанов.
— Где его лучше допросить: там или здесь?
— Только у меня, там негде.
— Распорядитесь, чтобы его привели, — приказал Решетов.
Я, как младший по званию, вышел и через несколько минут возвратился с Брызгаловым.
За эти дни Брызгалов немного отошел, отдохнул, глаза его, тогда, при первом знакомстве в колхозе, показавшиеся мне очень маленькими, теперь как бы увеличились и смотрели с некоторой наглецой, словно он уже считал себя в полной безопасности.
— Садитесь, — бросил ему полковник.
Брызгалов осторожно сел.
Решетов несколько секунд молча смотрел ему в глаза. Брызгалов поежился под его тяжелым взглядом, как жук, наколотый на булавку, потом нервно передернул плечами и уставился в пол.
— Вас готовил к переброске Гюберт? — спросил Решетов.
— Эге… Я уже говорил об этом вот им. — И Брызгалов небрежно кивнул в нашу сторону.
Глаза полковника сузились.
— Встать! — резко сказал он. — Отвечать, как полагается!
Брызгалов вскочил, словно его подбросило сильной пружиной, подтянулся, вытянул руки по швам.
Решетов ставил вопросы громко, четко, отрывисто, не отводя взгляда от Брызгалова.
— Да, капитан Гюберт, — отвечал Брызгалов. — Он готовил к переброске и возил на аэродром.
— Кто сопровождал в самолете?
— Тоже он.
— Еще кто?
— Второй немец.
— Фамилия?
— Не знаю.
— А Саврасова знаете?
— Нет, никогда в глаза не видел.
— А Гюберт Саврасова знает?
Лицо Брызгалова застыло; казалось, в его голове происходит какая-то усиленная работа мысли.
Задержавшись с ответом, он сказал наконец:
— По-моему, не знает.
— Садитесь! — разрешил полковник. — Почему вы так решили?
Брызгалов сел, вздохнул, вытер влажный лоб рукавом пиджака и начал рассказывать. Накануне выброски Гюберт обстоятельно беседовал с ним. В ходе беседы он вызвал к себе незнакомого Брызгалову русского и предложил ему: «Опишите подробнее и точнее наружность Саврасова». Брызгалов считает, что, если бы Гюберт лично знал Саврасова, он бы не передоверил описание его наружности другому. К тому же, когда этот русский рисовал портрет Саврасова, Гюберт спросил его, кто выше ростом — Брызгалов или
