каждый день мыли.
Теперь, когда в лагерь приходил Коля Маленький, он имел боевого товарища. И Володя и Коля были уже «опытными» партизанами, но у Коли имелось больше интересных историй.
— Я уже пятнадцать раз ходил с «маяка» в Ровно. Ты знаешь, как страшно бывает. Иду я в один приличный день. Полицейских дополна везде. Иду и все кланяюсь: «Здравствуйте! Добрый день!» А одному не сказал «здравствуйте». Он выхватил пистолет и кричит:
«Вернись сюда, становись к стенке!»
Я — плакать:
«Дяденька, не убивайте!»
А сам думаю: пропадут и письмо к Николаю Ивановичу и деньги, какие у меня в штанах зашиты.
А он орет:
«Ты куда идешь?»
«Домой, дяденька. Я к мамке в больницу ходил».
Ну, поверил, отпустил.
А в один приличный день я познакомился на одной нашей квартире в Ровно с Геней Боган, ему только десять лет. Я его спросил: «Хочешь моим адъютантом быть?» Он говорит: «Хочу». Стали мы с ним вместе ходить. Пошлет меня Кузнецов к кому-нибудь из наших, мы идем вместе — и веселей и незаметней. Один раз он ходил со мной и на «маяк». Уморился, еле дошел. В один приличный день мы с ним пошли в магазин купить кой-чего. Я даю продавцу двадцать марок и прошу сдачи, а он говорит:
«Откуда у тебя деньги! Сейчас в полицию отведу!»
Мы бросили деньги и убежали. С этих пор Геня забоялся…
Володя с огромным удовольствием и вниманием слушал рассказы Коли Маленького.
Рассказал он Володе и про историю с мячом, о которой в отряде не знали.
Известна эта история была только Кузнецову и Вале, но они пообещали мальчику о ней не рассказывать. Вот как сам Коля Маленький излагал события:
— Николай Иванович оставлял меня то на одной, то на другой квартире, чтоб я заметный не был. В один приличный день послал он меня к одной тете. Прихожу, спрашиваю: — «Нет ли у вас продажного мыла?» Это пароль такой был. «Есть, — говорит. — Заходи». На следующий день вышел я на улицу с ее хлопцем. Гуляю и жду, когда за мной придут. Вдруг вижу — лежит мячик. Хороший черный мячик, каким в лапту играют. Только хотел я его поднять, а хлопец его цап — и в карман. Я ему: «Отдай!», а он не дает. Ну, мы с ним подрались. Мяч я у него отобрал, а он заревел и побежал к мамке. Ох, и попало мне тогда от Николая Ивановича! Он забрал у меня мячик и отдал тому хлопцу. Жалко мне было мяча, но я молчал, только просил, чтоб об этом деле никому не рассказывали. И ты, Володя, никому не говори. Засмеют. Скажут: вот партизан, из-за мячика подрался…
Немного даже грустно было слушать эти правдивые детские рассказы наших маленьких помощников-партизан. Им бы в школу ходить, на речке плескаться или зимой на коньках бегать. Война оторвала ребят от привычного, милого детства и бросила в суровую партизанскую борьбу. Но все мы там, в отряде, от всего сердца благодарили наших славных малышей за верную службу народу.
ИЗ КОГТЕЙ
Долго не могли мы узнать, где находится Жорж Струтинский, схваченный фашистами. Старику Владимиру Степановичу ничего не говорили, вернее говорили не то, что было на самом деле.
— Владимир Степанович, вы понимаете, работа у нас секретная. Сказать, где Жорж и что он делает, не могу. Но будьте спокойны: вернется ваш Жорж.
И старик, успокоенный, уходил от меня.
Но Николай Струтинский знал, что случилось с Жоржем, и страшно переживал это несчастье.
Разные попытки предпринимал Николай, чтобы узнать о судьбе брата, и наконец напал на след.
Еще летом он познакомился с девушкой по имени Лариса, которая работала уборщицей в гестапо. Это была худенькая, по внешности незаметная девушка.
Лариса охотно приняла на себя опасные обязанности разведчицы. Чтобы начальство было ею довольно, она работала очень добросовестно, тщательно убирала помещение, охотно выполняла мелкие поручения. И так же тщательно Лариса выносила из помещения гестапо важные для нас секретные документы: топографические карты, книги ордеров на право обыска и ареста, бланки протоколов обыска. Один раз она принесла Николаю Струтинскому печать гестапо, которую взяла из стола начальника. В этом она перестаралась. Коля Струтинский уже давно сделал для отряда такую же печать по попавшему к нам оттиску, и мы часто пользовались ею, делая документы для разведчиков. Кража печати могла вызвать большой шум. Пришлось Ларисе спешно вернуться в кабинет начальника и незаметно положить печать на место.
При уборке Лариса, собирая использованную копировальную бумагу, не бросала ее в мусор, а приносила Николаю. При помощи зеркала ему удавалось прочитывать копирки. Попадались тут списки заложников, фамилии приговоренных к расстрелу, инструкции, как замаскировать трупы расстрелянных.
И вот однажды с помощью зеркала Николай прочитал на копировальной бумаге список арестованных и среди них фамилию: «Василевич Грегор». Это был Жорж.
Стало ясно главное: Жорж жив и на допросе не назвал своего подлинного имени.
Лариса была знакома с некоторыми работниками гестаповской тюрьмы, и через нее Николай связался с ними. Подход был простой — деньги. За взятки делали всякие «одолжения». Тюремщики подтвердили, что Грегор Василевич находится в тюрьме. Еще взятка — и они разрешили передачу арестованному. Николай передал Жоржу обувь, белье и продукты.
Постепенно Николаю стали известны всякие подробности. Рана у Жоржа начала было затягиваться, но на допросах его так избивали, что она вновь открылась. Потом узнали, что Жоржа почти ежедневно допрашивают: подозревают в нем советского партизана. Жоржу угрожал расстрел или смерть от пыток при допросах.
В отряде у нас был еще один родственник Струтинских — Петро Мамонец, бывший капрал польской армии. Он родной брат Ядзи. Николай Струтинский прибыл в начале сентября в лагерь и попросил разрешения взять с собой Мамонца.
— С ним я попробую освободить Жоржа.
Они отправились в Ровно. Там довольно быстро Николаю удалось устроить Мамонца в охранную полицию. Мамонец оказался очень старательным «полицаем». Все время вертелся на глазах начальства, ругал партизан почем зря и главное — задабривал начальство маслом, салом и нашей партизанской колбасой. Скоро его назначили старшим полицейским по охране арестованных. Мамонец и сам уже повидал Жоржа.
— Его трудно узнать, — рассказывал он Николаю. — Что сделали с парнем! Кости да кожа…
Посылки теперь Жорж получал часто, но и они не могли поддержать здоровье человека, которого чуть не ежедневно избивали.
Мамонец установил дружбу со старшим надзирателем тюрьмы и предложил ему «выгодную сделку». Он сказал, что в одной частной строительной конторе можно здорово заработать на арестованных.
— Дай-ка мне десятка два арестованных и трех-четырех охранников. Я буду гонять их на работу. Заработанное — пополам.
Тот долго не соглашался, но продукты и деньги, будто бы данные авансом строительной конторой, «убедили» старшего надзирателя.
В конце октября Мамонец узнал, что Жорж значится в списке приговоренных к расстрелу. Этого и сам Жорж еще не знал. Ждать было больше невозможно.
3 ноября Мамонец погнал партию арестованных на работу. За особую взятку в числе других послали и Жоржа. Когда арестованных выводили из камеры, Мамонец успел шепнуть Жоржу несколько слов.
Заключенные прошли два квартала, и Жоржу стало «дурно».
