разревелась.
— Ну, будет, будет. Весь день как человек работала, а тут на тебе, — Акулина присела рядом.
— Уйди, Кулинка. На тебе ж ни кожи ни рожи. И сама-то ты не украсть не покараулить. А глянь, Иван Федоровича присушила!!! Уйди, видеть тебя не хочу!
— Дура ты, дура. Никаких особых дел меж нами нет. Беда у человека. Тут с пониманием подойтить, а не хвостом крутить. А мне чужого мужика не нать, хучь золотого, я свово дождусь, — и Акулина пошла менять грязную спецовку.
— Погодь. Ты, похоже, правду говоришь. Неужто правда — с Федоровичем ни-ни?
— Тьфу на тебя. Дура ты и есть дура! Слухать тебя не хочу. И более ко мне с такой дурью не приставай! — Акулина уже переоделась и собралась уходить, когда к ней подошла Анна.
— Акулина Федоровна, ты уж зла не держи. Лет мне уж скоро тридцать. Ни дитя, ни семьи. Что такое бабье счастье только по слухам, от других баб знаю. А тут — одинокий, не пьющий. Ещё не старый. Кто хош на моём месте волком взвоет.
— Дыть, ты тоже языку лишку волю не давай. И напраслину на меня не возводи. Пойдем, щёль?
И две женщины направились по домам. День за днём жизнь текла своим чередом. Наступила осень. Короткие дни в золоте осенних листьев, пролетали быстро, долгие темные ночи — у каждого по-своему. Счастливым — все одно коротки, а когда душа болит, то длинные и муторные. Вот и пойми тут, что же такое 'время'? Вроде для всех в бараке солнце одновременно ушло за горизонт и одновременно вышло. Ан, нет.
— Мамань, никак уже утро? — Илья, пришедший заполночь, пятерней расчесав вновь отросшие вихры, схватив с вешалки у порога рабочую тужурку, только и успел сказать: 'Я на работу. Буду поздно. Если что не теряйте. Я у друга переночую', — и не дожидаясь ответа, выскочил в коридор.
— Совсем от рук отбился. Ты бы, Иван, посмотрел. Кабы с дуру-то куда не встрял, — Устинья, понимая, что парень взрослый и, как она сама говорила, 'дело молодое', очень беспокоилась, зная его горячий характер.
— Да знаю я его друга. К девкам в общагу повадился. Ладно, я вечером гляну.
— Да вы оба глаза-то разуйте. Где аккордеон-то, что Иван ему привез? Уж какой день у 'друга на сеновале'? — Акулина сегодня заступала в ночь и поэтому была дома.
— Ах, вихром его скати, куды ж он его подевал? — Устинья так и присела от удивления, только сейчас заметив, что дорогого Иванова подарка на прежнем месте нет.
— Мамань, тётка Лина, вы уж не очень-то убивайтесь. Как есть, всё узнаю, — и Иван тоже ушел на работу.
Аккордеон вечером Иван домой принес. Привел и недовольно огрызающегося Илью.
— Буде уже мной командовать-то. Чай уже не мальчонка. Перед девками — стыдоба.
— Перестань как старый дед бубнить. Ты б хоть об матери подумал. Кажную ночь тебя дожидается, гулевана. Ему 'гуленьки', а мать не спи, болей душой.
— Что ж мне до сорока годов от материного подола не отходить?!
— Да кто ж тебе не велит? Но упреждать же надо.
— Ну, дома бы и сказал. А то при людях, при девках…
— Ладно. Возле тебя как медом помазано. Никуда твои девки не дернутся.
С этого вечера воспитанный Иваном Илья всё чаще 'упреждал', что ночевать домой не придет.
А через некоторое время и Иван предупредил, что, однако, после первой смены придется во вторую остаться.
Дети выросли и ждали семью большие перемены.
Как-то днем, когда до окончания рабочего дня оставалось ещё много времени, Акулина вернулась домой. Боли в желудке скрутили её так, что она места не могла найти. Пришедшая Татьяна тоже сказала только одно: 'Шла бы ты в больницу, девка, да не тяни. А послушай моего совета, утром прямо и иди'.
Отправили Надьку к Кулинкиной сменщице, чтоб та её утром на работе подменила, а не спавшая всю ночь Акулина чуть свет пошла на прием. Чтоб очередь занять и быть первой.
Терапевт выслушала её, осмотрела и… дала направление к гинекологу.
— Да щё ж мне тама делать? Когда муж мой с войны не возвернулся? — от обиды и удивления Акулина встала и уставилась на врача.
— Женщина, по-вашему что, беременность только от мужей бывает?
— Какая беременность? Когда возле меня уж сколь годов мужика нет!
— Не морочьте мне голову. Какая беременность вам специалист объяснит. А я вам только скажу, что много женщин погибает от криминальных абортов. Так что не рискуйте. Идите к гинекологу. Становитесь на учёт, рожайте и не задерживайте очередь.
Акулина так и вернулась домой. Боль уже немного отпустила. Со слезами рассказала о приеме врача. Татьяна предложила настоять на водке траву — колган и пить маленькой рюмкой натощак, да ничего не есть хотя бы часа два — три потом. Но боль приходила часто, мучительно. А работа не могла ждать. По Бумстрою ходили слухи, что есть в больнице хороший врач. Работает хирургом. Только уж больно пьющий. И рассказывали, что пить он начал после того как жена его у него на операционном столе умерла.
Рассчитав, что с раннего утра может ещё тверёзвый будет, Акулина направилась в больницу. Но в стационаре приема не было. Однако хирурга она нашла. Выслушав Акулину, велел придти к нему на прием в поликлинику, прямо сегодня. Сказал, что с двух у него прием.
В два часа дня исхудавшая и измученная Акулина сидела у дверей хирургического кабинета.
Осмотр закончился только одной бумажкой.
— Прямо сейчас идёте в стационар. Вот вам направление. Я позвоню. Сегодня же начнем обследование. А с утра завтра я сам буду.
Прошло две недели.
Диагоноз был страшным — рак желудка.
— Если оперировать прямо сейчас, может ещё и можно на что-то надеяться. Но, случай запущен. Говорю вам сразу.
— Доктор, а если без операции? Сколь ещё протяну?
— Только богу ведомо.
— Так, говорят, вы врач хороший, значит тоже не без божьей помощи.
— Дети есть?
— Нет.
— Муж?
— С войны не вернулся.
— Одинокая.
— Нет. Семейная.
— Это как?
— Сестра вдовая, да четверо при ней и я с ними.
— Может год, может три. Не знаю. Думай. Решать тебе.
Холодный и сырой ветер бил в лицо. Люди, отворачиваясь от резких порывов, шли по своим делам. Каждый сам по себе. И никто никому не нужен. Вот так же будут идти и через год, а может… три. И никто даже не будет знать о том, что её больше нет. Да и о том, что была — кому надо. А чего ж — ежели никому не надо, чего ж так себя жалеешь? Помирать страшно. Дак ить все помруть. Всем страшно. А ежели на операцию решиться… Ну, сделають, а потом уход… Комната одна. Да и своих детей нет. Будет в тягость. Устишка, щё ж она вытерпит. Даже виду не окажет. Ну а толку. Намучаю всех, сама намучаюсь. А жить всё одно не более трех лет. Только, жисть тогда — одни муки. А ежели не делать? Тады на одну муку меньшей получается. С такими мыслями Акулина возвращалась домой.
Перешагнула порог. Разделась, что-то было не так. Обвела взглядом комнату.
— Никак щё стряслось?
— Дыть ужин-то, пора уж. Наливать щёль? — Устинья засуетилась у плиты.
— Никак не ели?
— Тетя Лина, не трави душу ни матери, ни нам. Поизвелись уж все. Не до ужина, — Иван встал со стула.
