Из приоткрытой печной дверки блики падали на старый диван. На нём, укутавшись в одеяло и прижавшись к дерматиновой спинке, сидел Андрей.
— Андрюшенька, — только и смогла выговорить Анна.
— Ну что, Анна, малый-то тут невесть что говорит. Мол, отец не родный… — опережая её слова, заговорила Устинья.
— А я ему, ты в зеркало-то смотрелся. Родкин ты. И вся недолга. А уж какие толки люди толкуют, внимание не оборачивай.
Анна присела на край дивана. Обняла сына.
— Мам, прости. Сам не знаю, как так получилось. Только всё равно не понимаю, как баба Марфа могла? Зачем?
— Ну ить жаль тебя. Хотела тебе облегченье сделать, а вышло вон как, — пояснила Устинья.
День за днём, как листки перекидного календаря, промелькнули ещё три года, и Анна решила рассказать Андрею всю правду.
С трудом подбирая вроде уже давно подготовленные и обдуманные слова, она присела на табурет у кухонного стола и замолчала, не решаясь продолжить самой же начатый разговор. Молчание не было тягостным. Андрей, сидя рядом, чинил электроплитку. Возился с нехитрой работой, иногда поднимая на неё свои серые глаза.
— Мам, ты не думай ничего такого… Тогда ночью… Ну, у бабушки Устиньи… Мы с ней полночи проговорили… я папу помню и…люблю. Всё как было, ну когда он жив был…
— Сынок, я… я не хотела тебя обманывать. Понимаешь, так уж… — она замялась, подбирая слова.
— Ты мне самого лучшего в мире отца нашла. Ладно. Давай об этом больше не будем. А?
