Вон и этот тоже захлебываясь говорит об убийствах. Всю жизнь это его воодушевляло. Даже теперь еще эти воспоминания скрашивают его дни. И другие тоже так. Едва вспыхнет война, как люди приходят в воодушевление. Они на миг освобождаются от ответственности, которая их давит и мешает им жить. Тогда в седла вскакивают слуги, а князья бредут пешком.
Но при чем тут все это?
— Проповеди тут не помогут.
— Что?
— Говорю, нечего мне искать определения и подбирать притчи, поплетусь-ка я домой.
— Не понял. Эй, девушка, еще одну... Я говорю — лошадей надо было больше, от этих мотоигрушек все равно никакой пользы, только в грязи вязнут. А лошадка — лошадку в финских войнах не заменит никакая моторизованная игрушка... До тех пор, пока финны воюют, нужны лошади... Да, послушай-ка... Почему лошадям не поставили ни одного памятника?
— Не знаю, — сказал он и встал.
Сеппяярви остался обдумывать этот вопрос в обществе шестой порции рома.
Листья на прибрежных березах пожелтели.
Почти все лето настроение у него было подавленное. Безделье, срубленный сосняк на том берегу, старость и сочувствие близких — все давило его, о чем бы он ни думал. Он попытался освободиться от всех привязанностей, но ничего не выходило.
Особенно тяжело бывало днем — с того берега доносился шум работы. Ночью было полегче. Два теленка, ягнята, старая знакомая кошка-рыбачка. И книги.
Так шло время. Он ловил рыбу, топил баню, бодрствовал со своими мыслями, всеми забытый в июньских и июльских ночах. Теперь наступил август, и тяжесть исчезла.
Дни снова стали ясными, на душе посветлело. Лес начал пестреть. Вороны в этом году появились рано. Они каркали, напоминая об осени и перестуке топоров. Теперь это уже не ранило его. Пусть каркают.
В прибрежном березняке целыми семейками поднимались лисички.
Их много в этом году.
Вокруг маленьких елочек высыпали коричнево-красные подосиновики.
Он наклонился и сорвал гриб.
Как это удивительно, что они помогают деревьям расти. Он надломил ножку. Черная и пустая: червивая. Грибы почти все червивые. И все-таки помогают елкам. Выбросив гриб, он оглянулся. В нескольких метрах под березой мелькнуло что-то яично-желтое.
Разве не поразительно, что краски природы превосходят краски самых лучших картин? Он не раз вспоминал мох у лесных ламб: ржаво-коричневый и одновременно золотистый. Вспоминал щук в ламбах, зеленых с черным: чем не грунтовка для старых мастеров? Часто ему рисовались и желтые переливы лисичек.
Он лег на живот и стал разглядывать желтую семейку.
Шесть грибков уже поднялись из земли: два самых маленьких еще совсем выпуклые, третий, видно, на днях свернется вороночкой, он как раз преображается, а три больших уже превратились в желтые воронки.
Они пахнут чем-то похожим на курагу. Определить этот запах невозможно. Ему нет словесного выражения. В самом ли деле нет?
Нет, конечно, как и тому, что он лежит вот тут и разглядывает желтые грибы.
Он осторожно отгреб от грибницы опавшие листья.
Показались желтые точки, величиной с булавочную головку.
Он встал на колени и сорвал шесть грибов.
С залива донесся шум.
У Заиньки гости, ее молоденькие кузины Хэлэна и Аннастийна.
У нее теперь своя небольшая машина, и осенью она получит права. Отчуждение уже не ранит его. Еще в начале лета ему было непривычно, что в лодке нет второго человека.
Лодку пора чинить. Она уже старая. А может еще послужит немного? Теперь ведь надолго уже и не надо.
Он встал и направился к берегу, потом вдоль воды дошел до мостков.
Вот она. Типичная саволакская лодка: высокий нос, две скамьи и такая высокая корма, что заднее сиденье находится будто где-то наверху. Но это только так кажется, когда глядишь с берега.
В глубине мыса заводят машину. Это Лаура с кузинами.
Вот здесь Лаурино место. На передней скамье. Всего несколько лет назад скамья была прибита пониже, потому что он боялся, как бы Лаура — совсем еще маленькая — не выпала в воду. Теперь она вон там заводит машину.
Опять придется таскать камни в лодку, когда захочешь острожить. Как в августе прошлого года. Теперь это уже не больно. Не больно, хотя ты и знаешь, что будешь класть камни до конца своих дней, если ты вообще намерен стоять на корме с острогой.
Камни для равновесия, камни для компании.
Камней здесь, правда, хватит.
Шум стал приближаться. Потом мотор затих.
— Дедушка, привет.
Он обернулся. Три девушки шли к нему по берегу. Заинька посередине. Желтые шорты и белая кофточка. Справа от Лауры со стороны берега — Хэлэна. Красные шорты и белая кофточка. Маленькая изящная темноволосая девушка. Слева — Аннастийна. Длинноногая, худая, как будто сонная, она распространяет вокруг безжизненный фиалковый аромат крема. Коричневые шорты и белая кофточка. Все в белых кофточках.
— Привет, дедушка.
— Привет, привет.
— Мы гадали, когда ты поедешь острожить? Может, взял бы нас с собой?
— Скоро уже пора. Кто из вас самый заядлый рыбак?
— Мы бы все поехали. У Хэлэны камера со вспышкой, интересные получились бы снимки.
— Лодка четверых не берет.
— Возьми всех, дедушка...
— Я не могу острожить, когда в лодке трое фотографов. Фотография — это особое дело.
— Да ты только подумай, вдруг нам большая щука попадется — какой шикарный снимок получится...
— Может, и так, только это уж вы без меня, пожалуйста.
— А кто же ее бить будет?
— Вы даже бить собираетесь?
— Да ведь только тогда и получится интересный снимок, если щука будет извиваться на остроте.
— Бейте сами. Я позировать не стану.
— Я бы с удовольствием и острожить поехала.
Это Хэлэна.
— И я. Я никогда не ездила.
Это длинноногая Аннастийна.
Девушки загорелись,
— Возьми, дедушка, девочек с собой.
