Одна стена галереи, по которой шла Дженн, была прорезана окнами, и яркие солнечные лучи делали деревянный пол полосатым. С другой стороны располагались двери, а в конце проход делал резкий поворот. Когда Дженн дошла до него, до нее донеслись голоса. Опираясь рукой на каменную стену, девушка осторожно выглянула. По галерее перед окнами прогуливались две знатные — судя по их нарядам — дамы: третья, более преклонного возраста, сидела на мягком табурете. Дженн уже собралась пройти мимо них, но что-то в тоне их беседы заставило ее помедлить. Она сделала шаг назад, чтобы ее не заметили, и стала ждать.
— Она была так неуклюжа, Фрэнсис, что и сказать вам не могу. Жаль, что вы не видели!
— Да, хотелось бы мне на нее посмотреть!
— Представьте: король, одетый так, что затмевает всех лордов, выходит в сад и специально подходит и заговаривает с ней. И что же она отвечает?
— Да, что она ответила? — спросил старческий голос.
— Ничего! Или почти ничего — только «да, сир» и «нет, сир». Ну разве можно в такое поверить? Король выбрал ее для беседы, а она ни слова не может вымолвить!
— Ну, у вас, Хетти, таких трудностей не возникло бы.
— Конечно, нет. Впрочем, я ведь не воспитывалась в столь… романтических условиях, как она.
— Прекрасно сказано.
— Но скажите пожалуйста: о чем она только думала, являясь ко двору? Рассчитывает найти мужа — в своем-то возрасте? Ей, должно быть, восемнадцать или девятнадцать. Кто ее возьмет?
— Ну ведь она — наследница Элайты.
— Это верно, но девчонка не следит за модой, носит цвета, которые ей не к лицу, а уж манеры! Не знаю, о чем только некоторые люди думают! Ведь могла бы эта ее надутая сестрица руководить бедняжкой!
— Может быть, она не может себя заставить. Не уверена, что на ее месте приветствовала бы появление подобной родственницы — особенно после всех приключений, которые, несомненно, ей выпали.
— О да! Можно себе представить!
— Я не сомневаюсь, что вы это себе прекрасно представляете.
— Что за варварство — считать, будто девица сможет снова войти в благородное общество, словно получила нормальное воспитание. Я слышала, что она провела большую часть жизни, прислуживая в таверне!
Дженн не захотелось слушать дальше. Она повернулась и побежала обратно. Необходимо выбраться отсюда, из этого душного, прогнившего места. Она не глядя сбежала по лестнице и распахнула дверь внизу. Неожиданно она оказалась на ярком солнечном свету — в центральном дворе замка. На мгновение она замерла на месте; ее сердце громко колотилось. Немного успокоившись, девушка двинулась к воротам. Неподалеку виднелась базилика, величественная и полная покоя. Дженн, задыхаясь, добралась до высокой бронзовой двери и толкнула ее.
Внутри было темно, хоть солнечный свет и струился сквозь витражи. Дженн поспешно вошла внутрь и двинулась дальше уже спокойнее. Здание было почти пусто, и его прохладные тени и простор высокого купола охватили девушку, как успокаивающее объятие. Дженн постепенно отдышалась, но противоречивые чувства все еще терзали ее, когда она приблизилась к ступеням алтаря. Высоко над ней на стене висел триум, символ вечно нераздельных богов. Минея, Серинлет, злой Бролех…
Не задумываясь, Дженн опустилась на колени, не сводя глаз с триума. Она попыталась молиться Минее, но слова не шли. Казалось, даже мысли Дженн лишились свободы.
— Она знает, что вы молитесь ей, даже если вы не знаете, что сказать.
Дженн вздрогнула при звуке тихого голоса у нее за спиной и медленно обернулась. Рядом стоял молодой священник, сложив руки под стихарем.
— Именно так действует вера, — продолжал он. — Понимаете, она рождается не в разуме, а в сердце. Минея знает это. Она знает, что у человека может не оказаться сил молить о спасении кач раз тогда, когда он больше всего нуждается в помощи. Поэтому слова не важны.
Голос священника был тих и спокоен, манеры мягки. Взгляд его был взглядом священнослужителя, а не лорда или короля. Он ничего от Дженн не требовал — даже ответа на свои слова.
Девушка снова взглянула на триум.
— Тогда почему же мы молимся?
— А почему мы разговариваем? Когда мы возносим молитву, мы обращаемся не только к богам, но и к себе. Иногда единственный способ понять свои чувства — это выразить их в молитве.
— Я не могу сделать ни того, ни другого, — прошептала Дженн, опустив голову. Она медленно поднялась на ноги и взглянула в лицо священнику.
— Со мной такое тоже иногда случалось, дитя мое. Самое важное — ваша искренняя вера в Минею.
Дженн пожала плечами, продолжая смотреть на священника.
— Я привыкла верить в себя, отец. Теперь же я чувствую, что не в силах верить никому.
Священник некоторое время молчал, потом протянул Дженн руку и повел ее прочь от алтаря в южный придел базилики. Затем он снова начал говорить, еще более тихим голосом, чем раньше.
— Я знаю, в такие моменты трудно сохранить веру, но помните — вы не одиноки, даже если кажется, что все, кто вас любил, вас бросили.
— Дело не в этом, отец, просто… Священник остановился, ожидая продолжения.
— Я… Мне нигде нет места. Я так многого лишилась… Хотя мне не следует жаловаться. Я хочу сказать — я нашла своего отца, нашла свой дом. Но… но я лишилась свободы! Куда бы я ни повернулась, меня окружают другие люди, требующие чего-то, принуждающие… Теперь не имеет значения, кем я была, что делала. Жаловаться не следовало бы — я так много теперь имею, но… — Дженн умолкла и обвела взглядом базилику, словно в поисках ответа на свои вопросы. — Я просто не знаю, кто я теперь.
Девушка в отчаянии посмотрела на священника. Тот ответил ей ласковой улыбкой.
— Да нет же, знаете. Вы знаете это точно. Вы не изменились, просто на вас свалилось больше, чем вы можете воспринять за короткое время. Рано или поздно вы во всем разберетесь и, когда это случится, сами же будете удивляться, почему считали это проблемой.
— Но проблемы стоят передо мной сейчас, отец, — возразила Дженн, однако священник поднял руку и мягко коснулся ее губ.
— Вы не одиноки, Дженн, поверьте мне.
Дженн вытаращила на него глаза, но священник не отпустил ее руки. Дженн? Откуда он знает, кто она такая? Почему он так ее назвал?
Должно быть, он прочел изумление у нее на лице, потому что мягко пояснил:
— Мне кажется, у нас есть общий знакомый. Финлей. Дженн ничего ему не ответила, но позволила проводить себя до двери. Прежде чем расстаться, священник сказал:
— Я — отец Джон Баллан, миледи. Если я вам понадоблюсь, вы всегда найдете меня здесь, а если захотите кого-то за мной послать, то нужно просто спросить секретаря архидьякона Хильде — рика. Вы не одиноки, дитя мое, и никогда не будете одиноки.
Отец Джон начертил на лбу Дженн знак триума, благословляя девушку, потом с мягкой улыбкой попрощался с ней.
Дженн медленно спустилась по ступеням, не оглядываясь назад. Не одинока? Как это? Внутри себя она была одинока — даже если бы Роберт мог с ней мысленно разговаривать, сейчас их разделяло слишком большое расстояние. Так что легко священнику говорить такое…
— Добрый день, миледи. Решили осмотреть нашу прекрасную базилику? — Дженн резко обернулась. Это оказался тот гильдиец, что сопровождал короля. Он улыбнулся и пошел с ней рядом. — Впечатляющее здание, не правда ли? Там так много настоящих произведений искусства, а эти великолепные витражи! Мы, жители Марсэя, очень гордимся нашей базиликой.
Дженн собрала остатки самообладания и вежливо ответила:
— Да, действительно, у вас есть для того все основания.
— Некоторые мои братья в Гильдии даже несколько ревнуют. Резиденция Гильдии, конечно, добротное
