Аргентине середины ХХ века уже сложился свой узнаваемый тип среднего горожанина, не похожего, скажем, на мексиканца или кубинца: немного манерный мужчина с лоснящимися от бриолина черными волосами и маленькими черными усиками на холеном полноватом лице. Представители фауны приняли бы его за кого-то из семейства котиковых.
Я охотно беседовала с этими миловидными сеньорами, когда в какой-то миг своим затылком, хотя и надежно защищенным косой, почувствовала на себе чей-то взгляд. Обернулась и встретилась с чьими-то темными улыбающимися глазами. Но губы не улыбались. За какие-нибудь две-три секунды я успела составить первое и довольно благоприятное, пожалуй, даже очень приятное впечатление: правильное симпатичное бритое лицо, крупноватый нос, волосы с легкой проседью. Интеллигентный итальянец. Именно итальянец, а не аргентинец. Хотя все аргентинцы в большей или меньшей степени потомки итальянских иммигрантов. Но, значит, этот человек — в большей степени.
В какую-то минуту мы оказались рядом у стола. Он представился — Хорхе Виаджо. Фамилия в самом деле итальянская, что он и подтвердил, но сказал, что аргентинцем является только во втором поколении, точнее, он — итало-аргентинец. Ну а я, понятно, русская…
В таком духе какое-то время продолжался наш разговор, непринужденный разговор о том о сем. Ровно столько, сколько требовали правила приличия и позволял неписаный советский загранэтикет. Разошлись, как старые знакомые, но в атмосфере вечера что-то изменилось.
Иногда краем глаза я поглядывала на него. Вот он внимательно слушает своего соотечественника. Вот с ребяческим изумлением смотрит на своего советского собеседника, который одним махом опорожняет рюмку водки. Порой наши взгляды встречались, но только на миг, на один миг. Шумный прием продолжался как ни в чем не бывало. Но все-таки что-то уже было.
Меня заинтересовал этот человек. Уверенный в себе, но без выраженного самомнения; внимательный, но без показного угодничества; интересный собеседник, но без видимого желания произвести впечатление. Кто он? И почему не прикасается к спиртным напиткам?
Ответ на последний вопрос стал ответом на многое другое.
Хорхе Луис Виаджо — известный столичный хирург, лауреат Национальной премии по медицине, врученной ему лично президентом Пероном. Но сам — беспартийный антиперонист. (Мне пришла в голову аналогия с моим отцом — беспартийным антисталинистом, лауреатом Сталинской государственной премии.)
В Аргентине 50-х годов многие видные интеллигенты были настроены против диктатуры Перона. Среди писателей фрондировали, например, молодой Хулио Кортасар и уже маститый Борхес. Аргентинские коммунисты обхаживали подобных антиперонистов, но те не спешили записываться в компартию, хотя и считали ее неким противовесом перонизму. Борхес же вообще считался в Советском посольстве «персоной нон грата» за свои «антидиктаторские» выступления.
Итак — Хорхе Виаджо. Что же дальше?
Надо сказать, что еще до поездки в Аргентину у меня без видимой причины стала к вечеру подниматься температура до 37,4°. В Буэнос-Айресе эта субфебрильная температура тоже не переставала меня донимать. Следовало наконец выяснить, в чем дело, в одной из местных клиник. Например, в клинике доктора Виаджо, куда служивый посольский люд при надобности мог обращаться.
Визит в клинику состоялся в середине жаркого летнего января 51-го года. Меня доставили туда на торгпредской машине, и шофер Мигель должен был ждать конца визита.
Доктор Виаджо встретил меня и, слегка улыбаясь, приветствовал в тоне разговора в посольстве. Зеленый халат с короткими рукавами, крепкие ворсистые руки хирурга, четкие распоряжения ассистентам. Здесь он выглядел еще значимее, чем тогда, под Новый год.
После слов приветствия, что-то рассказывая на ходу о своей клинике, он повел меня в лабораторию, чтобы до посещения терапевта ассистент взял у меня из вены кровь на анализ.
В лаборатории я стала очень медленно расстегивать блузу, и он тут же быстро вышел. Роли врача и пациента были нам явно тесны для какого-то нового спектакля, подготовленного фортуной.
Затем доктор Виаджо, поблагодарив ассистента, проводил меня до выхода из клиники. Мы все время о чем-то говорили, чтобы заглушить молчание, которое могло стать слишком громким.
Раньше, в министерстве, я разыгрывала драму в театре одного актера. Теперь как будто бы завязывалось действо для двух персонажей, двух героев. Героев — чего? Во всяком случае, не фарса. О трагедии не думалось, хотя ни катарсиса, ни «хэппи энда» заведомо быть не могло. И тем не менее…
Он шутливо строгим голосом сказал, что анализ будет готов дня через три и на следующей неделе мне надо явиться к терапевту, где на консилиуме будет поставлен диагноз. На том и расстались. В машине шофер Мигель уже ерзал на своем месте от нетерпения.
Между тем выбираться из дому без телохранителей становилось все сложнее. К этому времени я снова сумела проштрафиться. Мой проступок снова состоял в превышении степени свободы.
Нина Смирнова, женщина средних лет, в своем всегдашнем ядовито-зеленом берете и с красными, как у кролика, глазами, преподававшая в торгпредстве испанский язык, пригласила меня покататься по Ла-Плате на своей моторной лодке.
Супруги Смирновы оказались в Аргентине лет двадцать назад, в 30-х годах, неизвестно каким образом выбравшись из СССР. Теперь же они льнули к советскому торгпредству и пользовались некоторым доверием посла. Когда я получала у Жукова разрешение на эту поездку, он навязал мне в попутчики Толю Манёнка. Ну, Манёнок так Манёнок. Мне давно хотелось не топтаться на берегу Ла-Платы, этого широченного устья реки Параны, а побывать на самой его середине, покататься в лодке на шоколадной воде.
И вот я — на Ла-Плате. На великой Рио-де-Ла-Плате! Опять возникло знакомое чувство нереальности. Я — в этом устье Параны, которого в 1516 году достиг испанский мореплаватель Хуан Диас де Солис и где в 1536 году Педро де Мендоса, первый правитель открытых земель, основал поселение Пуэрто-де-Санта- Мария-де-лос-Буэнос-Айрес (Порт Святой Девы попутных ветров). Позже название сократилось до двух последних слов — Буэнос-Айрес, — а из поселка вырос великолепный город.
Моторная лодка Смирновых оказалась хилым баркасом с маленькой каютой, но мотор гудел исправно, за бортом меж зеленых болотистых берегов пенился шоколад с молоком, сновали прогулочные катера, не торопясь скользили шлюпки.
По возвращении на берег Смирновы предложили нам отведать у них в летнем домике парагвайский чай «мате». Манёнок поспешно отказался, я же решила остаться. Он уехал на пригородной электричке в город, а я насладилась «ербой мате», заваренной по всем правилам местных гаучо. Часа через полтора мне тоже пришлось отправиться из местечка Тигре на электричке в Буэнос-Айрес. А еще через час Жуков неприятным голосом прочитал мне нотацию и допытывался, что я там, у Смирновых, делала. Так я заработала еще одну двойку за поведение.
А дня через три произошел другой странный разговор. На сей раз с самим и.о. посла Будариным.
Все посольские и торгпредские люди собирались ехать на вечер аргентинского танца в театр «Колон» (театр Колумба). Нежданно-негаданно Бударин предложил мне отправиться туда в его машине вместе с ним и его женой. Лысый чурбанчик с красным, испитым лицом, бывший директор какой-то текстильной фабрики, а ныне дипломатический вельможа стал по дороге расспрашивать меня, чем я все-таки по вечерам занимаюсь. Все знали, что у Бударина с Пероном в те годы дел никаких не было, и мне очень хотелось ответить вопросом на вопрос: а чем, собственно, вы сами тут занимаетесь?..
Облачка мало-помалу сгущались, двойки по поведению накапливались, но, в общем-то, за пустяки, — думалось мне. Операция «письма» не провалилась и, даст Бог, не провалится, а других преступлений я не совершила. Мысли о докторе Виаджо доставляли мне легкое сладостное удовольствие, и не более того. Хотя…
Побывать в клинике мне надо было непременно. Тем более что в посольство позвонила медсестра с сообщением о том, что результаты лабораторных исследований готовы.
Мы свиделись с доктором, как старые знакомые. Возникшей было легкой неловкости не ощущалось. Он сказал, что Аргентина благотворно влияет на мое здоровье, но причину московской температурной аномалии выявить не удалось. Не исключено, что скачки температуры связаны с латентным хроническим аппендицитом, который следовало бы удалить. А для этого надо продолжить исследования.
Итак, мне грозила операция. «Вторая. По сложности, пожалуй, превосходящая первую», — промелькнула шальная мысль, а сердце, как говорят в таких случаях, ёкнуло, и совсем не от страха лечь под
