сторонников мира, то ли защитников зеленых насаждений. На этот раз мне предложили побывать в Большом театре с мексиканской делегацией.
Прихожу в гостиницу «Украина». Вестибюль полон народу, толкучка дикая. Иностранные делегаты, советские амфитрионы и шпики. Шум, говор. Я ищу своих мексиканцев.
Вдруг вижу: в центре одного из людских сгущений стоит не кто иной, как… доктор Хорхе Луис Виаджо. Рядом с ним — маленькая женщина, лица которой я так и не заметила.
Мы натянуто поздоровались. Свою спутницу он мне не представил. Чтобы что-то сказать, спросил: «Вы все еще переводчиком?». Я ответила: «Иногда. А вы снова в Москве?»
На том разговор и закончился. Не объяснять же ему, что завершаю ту филологическую работу, о которой мы с ним говорили еще в Буэнос-Айресе. Он почему-то не счел нужным познакомить меня со своей женой, хотя, наверное, замыслил эту акцию еще в Буэнос-Айресе, где недавно женился на своей медицинской сестре. Как мне потом сказали.
Я не стала искать своих мексиканцев и пошла в гардероб. Там нос к носу столкнулась в известной в ту пору югославской певицей, голубоглазой Милой Караклаич. Я стала ей, незнакомому мне человеку, говорить, как она хорошо поет, как прекрасны ее песни и как она популярна в Советском Союзе. Певица что-то вежливо отвечала. В тот раз я впервые отметила про себя, что, когда мне плохо, я становлюсь очень болтливой и даже охотно шучу.
Теперь — настоящий конец. Все так, как и должно быть.
Но и на этот раз я ошиблась. История с доктором Виаджо, вопреки всему, имела продолжение.
Судьбе было угодно снова и снова искушать меня Аргентиной.
Осенью 54-го года дома раздается телефонный звонок. Звонят из Министерства внешней торговли. Начальник Управления торговых договоров, Николай Иванович Чеклин, просит зайти к нему назавтра к двенадцати. Я в полном недоумении: оживают призраки минувших лет?
Снова иду по красной ковровой дорожке длинного министерского коридора, направляясь к дубовой двери с медной блестящей ручкой. Иду к Чеклину, как некогда, в ранней юности, шла к Кумыкину.
За длинным конференц-столом Чеклин сидит не один, а с каким-то миниатюрным красивеньким мужчиной. Мужчина со звучной украинской фамилией Манжуло оказался новым торгпредом, назначенным в Аргентину.
Чеклин, представив нас друг другу, делает мне абсолютно сенсационное предложение: поехать с торгпредом Манжуло в торгпредство на должность… старшего экономиста. Старшего экономиста! Иначе говоря, вторым лицом после самого торгпреда… И это после того, как я сидела там секретарем-референтом; после того, как была выдворена оттуда неизвестно за что, и после того, как сделала на своем служебном пути крутой поворот и небезуспешно взбираюсь на крутую горку новой профессии. К тому же — и это главное — я больше не хочу в Аргентину.
Эти мои мысли породили минутную паузу. Непредвиденное молчание вдруг нарушил Манжуло, который стал меня просто уговаривать поехать и работать с ним.
Я ответила первое, что пришло в голову: моя мама уходит со своей работы и не может существовать здесь без меня.
Тогда произошло самое невероятное, что могло произойти в еще не очнувшейся от сталинизма стране. Манжуло быстро вынимает из портфеля две выездных анкеты — две! — и кладет передо мной: «А вашей маме я предлагаю место моего секретаря». Невероятно. Семейный выезд!?
До сих пор храню, как реликвию, две анкеты, которые могли направить мою жизнь снова по другому (или первоначальному?) пути.
Две (две?!) плотные желтые анкеты с общим названием «Личное дело №…»
Такой документ, предназначенный не просто для временно выезжающих за границу, а для тех, кто направляется туда на работу, содержал 32 вопроса, требовавших подробного ответа. Целых 6 вопросов (с 16 по 22 п.) посвящались отношению к войне и военной службе, в том числе (привожу в сокращенном виде): «Служили ли Вы или Ваши родственники в войсках или учреждениях белых армий… Были ли в плену во время империалистической или Гражданской войны… Находились ли Вы или Ваши родственники в плену, в окружении или на оккупированной немцами территории в период Отечественной войны… Участвовали ли в партизанском движении и подпольной работе?» и т. п.
Детальные сведения (п. 29) следовало дать о родственниках мужа (жены), детей, отца, матери, братьев, сестер, а также о родителях и родственниках мужа (жены) — их отце, матери, братьях и сестрах.
Завершался этот судьбоносный документ такой концовкой:
Приметы: Рост — , Волосы — , Глаза — , другие приметы — .
Личная подпись -
«_______» Дата заполнения.
Анкету проверил и лично беседовал
(Подпись)
Тип. Внешторгиздата. Зак.№ 2887
К анкете прилагался листок для автобиографии и, кроме того, еще требовалось написать свою автобиографию от руки. Получалась некая тройная исповедальная запись под одной обложкой. Для пущей верности.
Я взяла анкеты, сказала, что посоветуюсь с домашними и скоро сообщу о своем решении. Неужто моя переписка с мамой парадоксальным образом сыграла положительную роль?
Мой ответ Чеклину был готов, но я не могла не поговорить об этом странном происшествии с мамой. Возможно, чтобы утвердиться в своем выборе. И действительно, она не выразила ни малейшего желания ехать: жаркий климат не подходит для сердца, отец спьяну может поджечь квартиру или поселить тут Пушкину… «А тебе, — говорила она, — после такой огромной затраты нервов и сил и при всем твоем неприятии чиновничьей жизни лучше бы остаться в Москве».
Я ответила Чеклину и Манжуло отказом. Если бы мне хотелось поехать в Аргентину так, как хотелось раньше, мы бы с мамой непременно поехали, но я была просто не в состоянии туда ехать, несмотря на всю любовь к путешествиям.
Перепутье было пройдено, жребий брошен. Манжуло в будущем стал заместителем министра внешней торговли, но я не жалела о своем тогдашнем выборе. Или это было просто предначертание судьбы?
Случившийся удивительный эпизод побуждал меня, однако, не раз возвращаться к двум вопросам, пока остававшимся тайной. Какова же все-таки причина моего выдворения из Буэнос-Айреса, если меня хотели снова туда послать? И кто подал Чеклину мысль послать туда именно меня, уже не работавшую в министерстве?
Если ответ на первый вопрос еще долго оставался мне неизвестен, то, задумываясь над вторым, я склонялась, пожалуй, к единственному варианту правильного ответа. Эта идея могла принадлежать только Шурочке Пирожковой, хотя мы с ней давным-давно не виделись. Но даже когда мы с ней потом однажды встретились, я почему-то ее об этом так и не спросила.
Стараясь забыть этот загадочный инцидент, я успокаивала себя тем, что само приглашение меня в МВТ было благой вестью: никакого серьезного дела на меня в спецорганах не заведено.
А между тем Аргентина меня и теперь от себя не отпустила.
Быстро прошли три вольных аспирантских года. Летом 55-го завершился срок моей очной аспирантуры при филфаке МГУ. Диссертация «Семантические новообразования в испанском языке Аргентины» написана.
Однако к этой поре появился указ Министерства высшего образования: без публикации в научной печати двух-трех статей по теме своего исследования диссертант к защите оного не допускается.
Написание и устройство статей в журнал «Вопросы языкознания» и другие специальные периодические издания могло занять не менее года. Мне же надо было срочно трудоустраиваться. Пора и честь знать. Целых три года финансовые заботы лежали на маме, а она уже выбивалась из сил и мечтала поскорее дотянуть до пенсии, хотя ей было всего пятьдесят два года.
Окончание аспирантуры — с защитой или без защиты диссертации — завершалось обычным официальным распределением, хотя отдел научных кадров МГУ не возражал, если молодые специалисты сами подыщут себе работу.
