французов? В веке девятнадцатом Россия была завоевана если и не Наполеоном, то французским языком и литературой, к каковой присоединялись отдельные английские творения. Самая западная оконечность Европы и ее самый восточный конец оставались друг другу почти неведомы даже в третьей четверти века двадцатого.
Надо сказать, что биография Авельянеды — ее бурная жизнь при дворе королевы Изабеллы и борьба с «мужским засильем» в литературе — так же интересна, как и ее творчество. Я загорелась желанием познакомить российских книголюбов с этой замечательной личностью.
Мой план был таков: написать три большие цветные документальных повести в одной книге. Повесть первая: век семнадцатый, Инес де ла Крус — в желто-оранжевом цвете; повесть вторая: век девятнадцатый, Гертрудис Авельянеда — в пурпурно-красных тонах; повесть третья, век двадцатый, Габриела Мистраль — в сине-голубом цвете.
Однако случилось так, что Авельянеда оттеснила остальных героинь. Читая ее пьесы и романы, я набрела на небольшую книжку, название которой не значилось в ее полном девятитомном собрании сочинений. «Дневник любви» — не сочинение, а настоящая ксерокопия ее души. Более сорока пием, адресованных Гертрудис Авельянедой человеку, которого она любила всю жизнь и который хранил ее письма, случайно попавшие в печать после его смерти.
Эти эпистолы, которые Авельянеда писала с двадцати до сорока лет, этот кладезь чувств, переживаний, мыслей гениальной писательницы и поэта оказались настоящим сокровищем для биографа. На меня они произвели гораздо большее впечатление своей глубиной и непосредственностью, страстью и мудростью, чем интимные письма той же Жорж Санд. Здесь — целая жизнь в цельной любви, там — череда эпизодических увлечений. Письма Авельянеды открыли мне причины ее многих поступков, истинные стимулы многих ее творческих свершений. Наконец, открылась тайна ее необъяснимого нежелания выйти замуж, хотя при королевском дворе было много охотников жениться на именитой красавице. Ее творчество отражало близкие мне мысли, чувства, даже мироощущение. В веках меняются декорации, стиль поведения и самовыражения, но суть человеческая, особенно женская, неизменна.
Мой выбор был сделан. Мне открылась жизнь замечательной творческой женской личности, и мне захотелось, чтобы многие другие тоже сделали для себя открытие. К тому же у меня был и еще один важный стимул для написания книги о ней: Гертрудис Авельянеда родилась 23 марта, то есть в один календарный день с моей мамой, Лидией Александровной Былинкиной-Березовской, тоже родившейся 23 марта по тому же самому стилю.
Правда, мама не слишком одобряла мое решение. Она словно чувствовала, что это мое благое намерение осуществится не так скоро. Открытия совершаются вдруг, но, чтобы они стали достоянием ума или сердца других людей, всегда и всем требебуется немало времени. Этим я себя и утешала.
Мое же основное время, как издавна повелось, занимали переводы. Именно в эту пору, в 78-м году, Дашкевич настойчиво предлагал мне интересную работу: перевести роман современного кубинского классика Алехо Карпентьера «Превратности метода». Я согласилась на половину книги — первую часть. Вторую часть Дашкевич взял на себя, хотя предисловия к книгам он писал успешнее, чем делал перевод. Роман был а самом деле хорош. Карпентьер создал впечатляющий образ диктатора, а расправляться с латиноамериканскими генсеками мне всегда нравилось.
В тот же период 78–79 годов у меня появилось и некнижное увлечение. Точнее сказать, осуществилась старая мечта. Наконец, в свой последний предпенсионный год, я приобрела автомобиль и уселась за руль.
Пепельно-желтые «Жигули» первой, наипервейшей модели и итальянской, настоящей итальянской сборки. Удовольствие началось уже в школе автовождения, куда каждую неделю, облачившись в спортивный костюм, я неслась как на крыльях к своему старику инструктору.
Какой же это был красавец автомобиль, какая мягкая поступь, какой уверенный стук мотора! Но не так- то легко было заполучить этого красавца. На каждый академический институт ежегодно выделялось не более одной-двух машин, а только в моем Институте Латинской Америки очередь на них была человек десять. Однако я твердо решила: сейчас или никогда. Мечта мечтой, но при всем том мне хотелось самой возить маму летом в дома творчества, или на дачу, или в поликлинику. Она уже почти не могла ходить, еле передвигалась по квартире. Мне надо было достать машину, тогда же, в задуманный срок.
Если принимаешь твердое решение, то появляется такая огромная внутренняя убежденность, такая вера в то, что должно быть и будет именно так, а не иначе, что этот настрой передается другим — и все получается. Так у меня было всегда, так произошло и в тот раз.
Без особого труда я получила письмо за подписью директора, парторга и профорга в президиум Академии наук с ходатайством о выделении мне машины. Вооружившись официальным документом, я пошла на личный прием к вице-президенту АН по хозяйственной части Чахмачеву, поговорила с ним, умоляюще на него поглядела — и через неделю стала владелицей сказочно прекрасных «Жигулей».
Впрочем, легко сказать — владелицей. Покупать машину на Южнопортовую улицу я отправилась самолично, ничего в машинах не понимая и толком водить их не умея. В огромном автомагазине по всему залу вилась длинная и шумная очередь. Я приехала поутру, но за час до закрытия передо мной стояло и страдало еще человека четыре. Что делать? Хорошо, что кроме документов и восьми тысяч рублей я захватила с собой выданный мне в Союзе писателей талон на Собрание сочинений Льва Толстого. Такие талоны на дефицитные годовые подписки служили иногда хорошей разменной монетой при всяких нужных оплатах, в том числе и докторам.
На сей раз очень добрую службу сослужил мне старик Толстой. Тетка-администратор успела распахнуть передо мной дверь в гараж для выбора желанного существа. Стоявшие там существа предстали предо мной в кумачево-красном, ярко-синем и пепельно-желтом облачении. Естественно, что понимать я могла только в цвете, а не в карбюраторе или аккумуляторе.
Со знанием дела я выбрала желтого красавца, но и в его внутренних качествах, к счастью, не ошиблась. Однако день на этом не кончился… Точнее, кончился, ибо наступал вечер.
Автомагазин благополучно закрылся. Я сижу в собственном автомобиле. Багровый солнечный шар (дело было в августе) грозит закатиться за горизонт. Мама находится в Доме творчества в Переделкино и, наверное, безумно волнуется. А я сижу в собственном автомобиле и не знаю, что мне теперь делать.
Школу-то я закончила и отлично водила машину по аллеям в Сокольниках и даже по тихим московским переулкам. Но вы-браться на колесах из Южнопортовой, проехать по центру Москвы и доехать вечером до Переделкино — это уже было свыше всяких сил.
Чудеса все-таки случаются. Минут через двадцать ко мне, как в сказке, подходит симпатичный юноша и предлагает помощь. Не какой-нибудь прощелыга-мошенник, а вполне приличный юноша да еще автогонщик по профессии. Он, как оказалось, приехал сюда с приятелем помочь тому выбрать машину.
Таким образом, за нормальную плату, с комфортом и с зажженными фарами доехала я поздним летним вечером до Переделкино. Мама вела себя героически — ни упреков, ни укоров. Много позже я осознала, сколько волнений и переживаний, которых она не показывала, доставляли ей все мои автомобильные эскапады.
В общем же, Бог меня, наверное, хранил. Ни в какие ДТП я не попадала, кроме одного случая, который трудно назвать дорожным происшествием, но который на заре моего ралли вполне мог закончиться трагически.
Происшествие это не было ни дорожным, ни транспортным, а просто нелепым.
Я выруливаю со своего места на открытой стоянке — под Таганским мостом — к выезду на узкую улицу, которая поднимается к Театру на Таганке. Надо выезжать из ворот. Прямо передо мной через дорогу — крепкий деревянный забор, за которым ремонтируется кирпичный дом. Вдоль забора — настил для пешеходов и хилые деревца-липки. Почему-то вместо того чтобы не спеша повернуть руль налево, на улицу, я изо всей силы жму на акселератор, и моя машина, взревев, бросается прямо на деревянный пешеходный настил, по которому идут люди. На какую-то долю секунды я встречаюсь глазами с мужчиной, взглянувшим на меня с каким-то веселым ужасом, мол, — чего это она?! Еще миг и я расплющила бы его об забор, да и сама бы… Но случается в жизни смертельный трюк, достойный барабанной дроби. Пешеход счастливо проходит мимо, я удобно сижу в машине за рулем, а машина сидит верхом на стволе сломанного деревца, только колеса крутятся в воздухе как сумасшедшие, да передний бампер украшен вмятиной.
На мое счастье, набежали добросердные кавказские молодцы и всем скопом стали снимать меня и
